Открытый город

Став свободным человеком, я женился на моей Жюльет, и милосердие Божие в нашей жизни умножилось. Как и я, она приехала с Гаити, когда начались бои; я сначала выкупил ее, а потом уже себя. Наша совместная жизнь здесь иногда бывала трудной, иногда изобильной, и благодаря заступничеству Пресвятой Девы мы изо всех сил помогали тем, кто был беднее нас. Тяжелее всего было в годы желтой лихорадки. Она косила нас, как казни египетские, и в городе перемерло немало народу. От нее умерла моя дорогая сестра Розали, и мы приняли ее дочь Юфемию в свой дом, как родную. Я не врач и в лекарствах ничего не смыслю, но в те годы мы, как умели, ухаживали за больными. Когда худшее осталось позади, мы с Жюльет основали школу для черных детей при церкви Святого Викентия де Поля [26] на Каналстрит – теперь там живут китайцы. Многие из этих детей остались сиротами, и Господь милосердный вошел в их положение, устроив так, чтобы они выучились ремеслам и смогли ни от кого не зависеть. Господь оказал честь рабу Своему в этих трудах, оказал честь нам обоим, и мне, и моей Жюльет, а самая большая почесть Господня состояла в том, что Он даровал нам богатство, чтобы мы могли способствовать Его делу. Деньги, которые мы дали на возведение собора на Малберри-стрит [27], принадлежали Ему Самому, воистину только Ему, и всё это осуществилось по великой милости Пресвятой Девы. Это Он заложил собор, а мы лишь помогли его построить. В жизни человека ничто не происходит без предначертания свыше».

На улице похолодало – ну наконец-то! Я поплотнее завязал шарф и прошел пешком два квартала до Тридцать четвертой улицы, мимо кирпичного фасада кармелитского монастыря. Мимо сплошной стены, где не было, казалось, ни одной двери. Мои ботинки сверкали, но слой гуталина лишь подчеркивал их дряхлость, пора купить новые – морщины и складки стали только заметнее. На перекрестке мигала вывеска закусочной, неоновые слова крупным шрифтом: ПОДДЕРЖИТЕ НАШИ ВОЙСКА. Первая буква в слове «войска» не горела. Покупатели рождественских подарков рыскали по улицам, кутаясь в черные плащи с меховой оторочкой. Когда я дошел до Девятой авеню, у сквера совсем рядом – в одном квартале южнее, на 33‑й улице – началась какая-то беззвучная заварушка: я увидел, как разлетаются по ветру антивоенные брошюры – казалось, внезапно вспорхнула стая птиц. У меня возникло впечатление, что толпа здесь только что была, но рассеялась, пик активности миновал. Валялось опрокинутое металлическое ограждение – такие устанавливает полиция.

В тот день, когда я с утра до ночи сновал туда-сюда, вылетая из своего «я» и влетая обратно, когда время растягивалось, как резиновое, а голоса прорывались из прошлого в настоящее, сердце города оказалось во власти чего-то наподобие былых уличных беспорядков. Я опасался случайно попасть в эпицентр волнений – мне чудилось, что это бунты против воинской повинности. Все, кто попадался мне на глаза, были мужского пола, и эти мужчины куда-то спешили под голыми деревьями, огибая опрокинутое полицейское заграждение рядом со мной и другие заграждения подальше. Впереди, на расстоянии двухсот ярдов, завязалась какая-то потасовка, тоже странно-беззвучная, а затем тесная кучка мужчин расступилась, и стало видно, что двоих драчунов разнимают, растаскивают. Следующее, что я увидел, повергло меня в ужас: на дальнем плане, позади апатичной толпы, труп повешенного, болтающийся на дереве, – жертва линчевателей. Фигура была стройная, с головы до пят одетая в черное, не отражавшая света. Однако вскоре обнаружилось, что это кое-что менее зловещее: темный брезент, свисающий со строительных лесов, приплясывающий на ветру.

6

Идея поступления в НВШ, Нигерийскую военную школу в Зарии, исходила от моего отца. Это было превосходное учебное заведение, учащихся зачисляли туда на общих основаниях, не делая поблажек детям военных; школа славилась тем, что выпускала в большой мир дисциплинированных подростков. «Дисциплина» – это слово околдовывало нигерийских родителей, словно мантра, и отец, никогда в жизни не имевший никакого отношения к армии, – собственно, он на дух не выносил любого насилия под эгидой официальной власти – купился на это слово. По замыслу родителей, за шесть лет из своенравного десятилетнего мальчика должны были сделать мужчину, мужчину сильного и бравого – со всеми свойствами, звучащими в слове «солдат».

Я не возражал. Кингсколледж в том, что касалось уровня образования, ценился выше, но находился слишком близко к дому, а это не устраивало ни меня, ни родителей; в любом случае, отъезд на отдаленный север страны, в Зарию, сулил определенные свободы. И – в июле 1986‑го, наверное, – родители повезли меня на машине на семидневное собеседование. Я впервые оказался на севере Нигерии, эта обширная, опустыненная территория с низкими деревьями и засохшими кустарниками – прямо-таки другой континент по сравнению с хаотичным Лагосом. Но одновременно – часть единой страны, по которой ветер гонит всё ту же красную пыль из Йорубаленда на север, до самого Хаусского халифата.