Открытый город

По Шестой авеню, двинувшись на север, я дошел до 59‑й улицы. А потом свернул, пошел по Бродвею в сторону Таймссквер, миновал джаз-клуб «Иридиум». Ложиться спать расхотелось, и, преодолевая одурь, которую вызывает смена часовых поясов, я позвонил своему другу – спросить, не пойдет ли он слушать гитариста, который выступает вечером в клубе. Он не без сарказма подивился, что я за свои кровные добровольно пойду на джаз, но сказал, что вечер у него уже занят. Поэтому я пошел домой с мыслью позвонить Надеж: в Калифорнии сейчас четыре часа дня, с мессы она уже вернулась. Но нет, пока не время возобновлять контакты. Даже спустя столько месяцев – пока не время. Как странно подействовали на меня те несколько месяцев с ней! Ее открытка, возможно, означает, что с ее точки зрения лед начал таять, но я, со своей стороны, всё еще не готов. Не был я и готов – как теперь, по зрелом размышлении, понимаю – признаться себе, что придавал слишком большое значение нашему недолгому роману. Добравшись до дома, принял душ, впадая в дрему под теплыми струйками воды, и лег в постель; но тут же снова вскочил и всё-таки позвонил ей.

Мы ощущаем жизнь как неразрывный процесс, и только когда она отодвигается в прошлое, видим разрывы. Прошлое, если такое явление вообще существует, – в основном ничем не заполненное пространство, обширные просторы пустоты, посреди которой парят важные для нас люди и события. Чем-то подобным была для меня Нигерия: в основном позабылась, за исключением нескольких вещей, запомнившихся диспропорционально ярко. Те же вещи прочно засели в моем сознании благодаря повторам, возвращались в снах и каждодневных мыслях: определенные лица, определенные разговоры – в совокупности они были безопасной версией прошлого, которую я выстраивал с 1992 года. Но было и иное, вторгающееся без спроса впечатление от былого. Внезапная новая встреча в настоящем с чем-нибудь или кем-нибудь, давно позабытыми, с какой-то частью моего «я», которую я сослал в детство и в Африку. Из этого, второго прошлого пришла ко мне старая подруга – подруга, а точнее, знакомая, которую мне теперь по наущению памяти было удобнее считать подругой; так возродилось нечто, казавшееся начисто исчезнувшим. Она явилась мне (явилась, как видение – именно это слово всплыло в моей голове) в конце января в продуктовом магазине на Юнионсквер. Я не узнал ее, а она увязалась за мной, некоторое время следовала за мной по торговому залу – хотела дать мне шанс на первый ход. И только когда я заметил «хвост» и моя походка изменилась, реагируя на мою догадку, за мной следят, догадку, которой я не хотел верить, женщина решительно двинулась туда, где стоял я, – к ящикам с морковью и редиской. Бодро поздоровалась, взмахнула рукой и назвала меня моим полным именем, улыбаясь. Очевидно, рассчитывала, что я ее вспомню. А я не вспомнил.

Судя по внешности, она – йоруба: слегка раскосые глаза, лицо изящно сужается к подбородку; по ее акценту ясно, что именно в этом нужно искать точки пересечения. Но я их все равно не находил. Едва я сознался, что начисто не помню, кто она такая, она вслух обвинила меня в беспамятности: обвинение серьезное, но тон шутливый. Она просто не могла поверить, что я ее позабыл, и раз за разом, часто-часто повторяла мое имя, словно укоряя. Я же, беззаботным тоном извиняясь, старался скрыть внезапный прилив раздражения. На секунду испугался, что она чересчур затянет этот балаган и потребует, чтобы я заискивающе упрашивал ее представиться; но она назвала свое имя, и воспоминания всплыли: Моджи Касали. Старшая (на год старше) сестра одного моего школьного друга, Дайо. Я видел ее два-три раза в Лагосе, бывая на каникулах в гостях у Дайо. На младших курсах мы с Дайо дружили довольно близко, но в НВШ он проучился недолго – в начале первого курса старшей ступени ушел, перевелся в частную школу в Лагосе. На следующих рождественских каникулах мы попробовали возобновить контакты, но когда я зашел к нему домой, привратник меня спровадил, а когда через неделю он нанес мне ответный визит, меня не было дома. НВШ больше не объединяла нас, и я был уверен, что он обзавелся новыми друзьями. Наша дружба оборвалась. Примерно годом позже я повстречал его на теннисном корте в Апапе. Он был с девушкой, корчил из себя светского льва, и разговаривали мы деланным тоном.

К тому времени я перерос его на две головы, зато он был плотно сложен, на подбородке пробивалась колючая бородка. Мы снова пообещали не терять связь, и, помнится, я сказал ему, что собираюсь в Америку, если придумаю, как отсюда вырваться; на поверку я уехал лишь несколько лет спустя. В тот день он был в темных очках и не снимал их, хотя небо затянули облака; его девушка, в белой рубашке-поло и облегающих шортах, стояла со скучающим видом, так что мной немедля овладела зависть. То, что у меня была своя девушка, ничего не значило. Девушка Дайо показалась мне невообразимо крутой.