Открывая дверь в прошлое. О любви, счастье и стране, которой больше нет на карте

– Да как вы смеете? – это было сказано громко, на весь автобус. – Мы с вами живём в одной стране, в Советском Союзе, где все народы равны, и никто не имеет права разделять людей на «высших» и «низших», на «чёрных» и «белых». – Иришу всю трясло, голос срывался на крик. Она обернулась в салон автобуса, ища поддержку у пассажиров, но увидела непроницаемые лица и общее ледяное молчание. Девушку осенило: «Да они понимали с самого начала, почему стоит автобус, и были солидарны с водителем». Это не укладывалось у неё в голове. От такой несправедливости на глазах у Ириши закипели злые слёзы.

– Мои подруги не выйдут, стойте хоть до утра, – сказала она, глядя водителю прямо в ухмыляющееся лицо, – это ваша работа, и вы обязаны её выполнять. Так что всё равно поедете, никуда не денетесь.

– Да, я поеду туда, куда НАМ надо, – с «олимпийским» спокойствием ответил водитель, делая ударение на местоимении «нам». – А ВАМ всем троим в другую сторону.

Он в воздухе ткнул пальцем в информационный знак на другой стороне улицы, указывающий направление на выезд из города.

Ириша попыталась что-то возразить, но возле неё уже стояли Гаянэ и Анжела, обе без кровинки в лице. Пробираясь по проходу к подруге, они всё хорошо слышали, и на них это произвело ещё более тягостное впечатление, чем на Иришу.

– Не стоит, Ира, мы не можем больше здесь находиться. – Гаянэ била нервная дрожь.

– Откройте первую дверь, мы выходим, – сказала водителю Анжела побелевшими губами и крепко сжала руки обеих подруг.

Как только девушки вышли из салона, автобус в ту же минуту тронулся с места.

Ильме и Маркус, увидев издалека стоящих на остановке подруг, с радостью бросились им навстречу, чтобы узнать, куда те направляются, но осеклись на полуслове, увидев их расстроенные лица. Рассказывая друзьям о случившемся, Гаянэ расплакалась:

– Ну, почему, почему они так к нам относятся? Что мы им сделали? – Она не могла успокоиться, уткнувшись в плечо Анжелы.

Та обнимала её, пытаясь утешить, но и ей было очень грустно.

Ильме тоже с нежностью вытирала слёзы своей черноглазой подруге, которую уже успела полюбить, а расстроенный Маркус переминался с ноги на ногу, не зная, как успокоить девчонок. Ириша, сочувственно глядя на расстроенных девушек, решила прояснить ситуацию.

– Маркус, скажи, как друг, в чём тут дело? Откуда здесь такая ненависть к приезжим? – У неё дрожал голос от возмущения.

– Да нет, нет, никакой ненависть, – растерянно произнёс Маркус, коверкая русские слова. – Мне отец говорить, что мы не хотеть в Союз, мы хотеть сами жить, а нас заставить.

Он покраснел не столько от усилия говорить по-русски, а скорее от того, что такие неприятные вещи пришлось сказать девушкам, которых он считал своими друзьями. Ильме погладила его по взволнованному лицу и улыбнулась Ирише.

– Это всё политика. Вот мы с Маркусом тоже эстонцы. Ну и что? Мы же вас любим. – Ильме прижала к себе притихшую Гаянэ, а Ириша вместе с Анжелой в ответ обняли её. И уже всех девчонок сразу, улыбаясь, прижал к себе Маркус.

«Вот теперь это настоящая дружба народов, – пронеслось в голове у Ириши. – Даже ради одного этого мгновения сюда стоило приехать». И девушка счастливо улыбнулась.

Дотянуться до звезды

Не вздыхайте с сожалением, наблюдая на тёмном небосклоне далёкие яркие звёзды. Вам до них никогда не дотянуться. Только самые отчаянные, желая прикоснуться к этому чуду, поднимаются всё выше и выше, не замечая той последней черты, за которой начинается бездна. Смельчаки сгорают от яркого звёздного света, падают, так и не долетев, и не успев насладиться величием и красотой небесного чуда.

* * *

Одна и та же песня уже в шестой раз звучала на весь московский двор из открытого на первом этаже окна. В дверь постучали. Эля с сожалением сняла иглу проигрывателя с пластинки и в наступившей тишине направилась в прихожую. «Никогда не дадут нормально послушать любимого певца. Ну что за люди?» – подумала она, открывая дверь. На пороге стояла соседка Альбина Феодоровна, бывшая актриса МХАТа, ныне пребывающая на пенсии и никак не желающая с этим мириться. Она так и представлялась всем: «ФеОдоровна» – и просила, чтобы не путали её отчество с Фёдоровной. Заламывая руки, с выражением скорби на лице, она обратилась к девушке голосом трагедийной актрисы:

– Элеонора, дитя моё, нельзя же так тиранить слух своих соседей.

«Монолог Корделии, Шекспир „Король Лир“», – Эля безошибочно определила театральный образ, в котором сейчас находилась соседка.

– Шестой раз одна и та же песня, один и тот же голос, – продолжала та. – Сколько можно, я вас спрашиваю, сколько можно?

И Альбина Феодоровна, вдруг воспылав праведным гневом, подняла вверх сжатые кулаки.

«Теперь Мария Стюарт, Шиллер», – девушка спокойно констатировала смену роли. Она знала весь репертуар Альбины Феодоровны, которая жила этажом выше и репетировала роли громким, хорошо поставленным голосом, как будто находилась на сцене в родном театре, где звук должен быть услышан в самом последнем ряду.