Открывая новые страницы...

Димитров, имевший опыт Лейпцигского процесса, собственноручно сделал выписки из представленных ему «признаний» девяти видных деятелей КПП. Эти выписки сохранились. Фальсифицированные «признания», видимо, не оставляли иного выхода, кроме согласия с роспуском. Они, подобно материалам судебных процессов 1936–1938 годов, построенных на признаниях обвиняемых, — свидетельства того, как лживыми показаниями, вырванными насилием, физическими и моральными пытками, Сталин и его приспешники обеспечивали «легальное» прикрытие своих преступлений против советского народа, коммунистической партии, зарубежных коммунистов, политэмигрантов, всех тех, кто, по их мнению, был опасен режиму сталинского самовластия.

А. Н. Григорьев [80] И тельманка с значком Рот Фронта…

Эта симоновская строка, вынесенная в заголовок, — из хорошо известного стихотворения «Немец». Помните? «В Берлине, на холодной сцене, пел немец, раненный в Испании…» Стихи посвящены Эрнсту Бушу. Их можно отнести не только к певцу немецких рабочих, но и к тысячам его товарищей по партии, каждый из которых —

…Казненный за глаза заранее,
Пять раз друзьями похороненный,
Пять раз гестапо провороненный,
То гримированный, то в тюрьмах ломанный…

Их долгая борьба против фашизма — у себя на родине и в эмиграции, тяжкие поражения и победы, дававшиеся не менее тяжко, вера в разум немецкого народа, не угасавшая, даже когда кругом был лишь лес вздернутых в нацистском приветствии рук, надежда на то, что Красная Армия выстоит, и всемерная помощь ей — поистине, история Компартии Германии достойна самых высоких слов. К великому несчастью, многие из этих людей — мужественных немецких коммунистов — погибли от удара в спину, нанесенного им в нашей стране…

«Гайль Москау!»

Я использую лозунг немецких рабочих «Да здравствует Москва!» именно в такой транскрипции. Правильнее, конечно, звучало бы «хайль!», но, во-первых, в нашей памяти такое слово связано уже с иными ассоциациями, а во-вторых, от этого «Гайль Москау!», как и от слов «тельманка», «юнгштурмовка», «Рот Фронт», право же, веет 20-ми годами: полистайте очерки о Германии тех лет, написанные Ларисой Рейснер, Михаилом Кольцовым, Сергеем Третьяковым, — обязательно услышите этот призыв.

С КПГ — в ту пору едва ли не самой мощной секцией Коминтерна после ВКП(б) — нашу партию связывали особо тесные отношения. В СССР буквально одна за другой ехали делегации рабочих и интеллигентов, «красных спортсменов» и «красных фронтовиков», актеры уличных театров, вроде знаменитого «Красного рупора», режиссеры, музыканты, инженеры, врачи. В Ленинской школе Коминтерна в Москве учились молодые коммунисты из Германии (например, Эрих Хонеккер). Не менее широким было движение и в обратную сторону.

Наши песни звучали в унисон: немецкие пионеры пели о «маленьком трубаче», советские — «Погиб наш юный барабанщик…»; на комсомольских митингах и субботниках звенела общая мелодия «Молодой гвардии»; советские партийцы запевали «Смело, товарищи, в ногу!», немецкие коммунисты отвечали им на тот же мотив словами старого марша германского пролетариата «Братья, к свободе и солнцу!».

Кондитерскую фабрику в Москве наименовали «Рот Фронт», пивной завод в Ленинграде — «Красная Бавария». Центральный пионерский лагерь КПГ под Берлином носил имя Ворошилова. Перечисление поистине бесконечно.

«Дана настоящая справка рабочему Зеллеру Альфреду Германовичу…»

Важная страница той солидарности — участие немецких рабочих и инженеров в индустриализации СССР. В годы недавней тассовской работы в ГДР и ФРГ я не раз встречался с теми, кто в первую и вторую пятилетки трудился на советских заводах. Об одном из таких немецких рабочих-коммунистов — Фридрихе Крюцнере, который прошел путь от формовщика литейного цеха на московском заводе «Мясохладострой» до директора этого предприятия, я кратко рассказал в номере 4 нашего журнала. Мы встретились в городке Хаттинген Рурской области ФРГ ровно через полвека после приезда Фридриха и его жены Виктории, швейцарской коммунистки, в СССР.