Откуда это в тебе взялось. Найти истоки своих ран, чтобы исцелиться

– Что в этих отзывах вызывает дискомфорт? – спросила я.

– Сигналы, что я должна стать открытой, верно? Если люди бросают меня, потому что я не открываю им себя, тогда, наверное, мне нужно начать.

– Это правда, – сказала я. – Но не нужно делать это насильно. Давайте разберемся, почему открытость настолько тяжела для вас.

Сопротивление Элли было индикатором. Это был намек на то, что где-то здесь прячется рана, и нам нужно рискнуть и приблизиться к ней вместе.

– О чем вы думаете в первую очередь, когда я произношу «быть открытой»? – спросила я.

– Делиться чем-то? – неуверенно ответила она.

– Отлично, – сказала я. – Итак, не могли бы вы рассказать мне о том, как вы делились, когда росли в своей семье?

Элли поделилась со мной, что открытость – это небезопасно. Даже несмотря на одинаковые жалобы от бывших, ей все еще было трудно преодолеть ту часть себя, которая не хотела открываться. Замкнутость и нежелание делиться защищали ее от чего-то, хотя сами по себе были небезопасными – вели к разрыву отношений. Чем бы это «что-то» ни было, оно было более важным и могущественным, чем поддержание отношений. Режим защиты работал в полную силу. Я знала, что на это должна была быть веская причина.

В конце концов Элли поделилась со мной весьма печальной историей.

– Я помню, что все это началось, когда мне было двенадцать или тринадцать лет. Когда мы все вместе садились ужинать – мама, папа и я – папа обычно спрашивал, как дела в школе или как у меня дела вообще. И вот однажды, когда я начала говорить, мне показалось, что у мамы случился какой-то психический срыв. Она накричала на меня и сказала: «Прекрати флиртовать с моим мужем!» Затем вскочила из-за стола и выбежала из комнаты. Мы с папой уставились друг на друга, не понимая, что произошло. Это казалось нереальным. Я знаю, что отец говорил с ней об этом, но мне так и не принесли извинений, ничего не объяснили. И так продолжалось несколько недель. Каждый вечер за ужином моя мама вполголоса отпускала замечания в мой адрес. Если папа интересовался моей жизнью, она отпускала ужасные комментарии по поводу того, что я флиртую. Или говорила, что не может поверить, как я могла увлечься им.

Это было невероятно тяжело слышать. Мама Элли переживала психотический эпизод, путая, что реально, а что нет. И хотя Элли и ее отец знали, что что-то не так, проблема с психическим здоровьем матери осталась без внимания.

Я спросила Элли, знает ли она что-нибудь о прошлом матери. Она сказала, что ее мать подростком подверглась сексуальному насилию.

– Я знаю, что мама так и не разобралась. Она просто замкнулась и никогда не обсуждала это. Это ужасно. Я не могу представить, через что ей пришлось пройти. Но получалось так, что ее боль и травма просто изливались на меня, и это было неправильно.

Мать подверглась жестокому обращению, когда ей самой было тринадцать. Казалось, что она пришла в состояние повышенной готовности, когда Элли исполнилось столько же лет. Ее обвинения, казалось, были способом определить наличие каких-либо сексуальных домогательств. Мама Элли никогда не приходила на наши сеансы терапии, но мы задались вопросом, не проецирует ли она свою собственную вину на дочь. Чувствовала ли она определенную вину за жестокое обращение, которому подверглась? Обвиняла ли она дочь в нереальных вещах из-за того, что ее собственная травма была не исцелена? Это были вопросы, которые Элли обдумывала на наших сеансах.

Эта история подтверждает, что боль способна передаваться из поколения в поколение. Она доказывает, что нерешенные проблемы с психическим здоровьем могут посеять хаос в семье. Несмотря на то что в жизни Элли не было сексуального насилия, насилие, которому подверглась ее мать в прошлом, стало доминантой в семье, заставляя Элли чувствовать себя в опасности. Гнев женщины, ее неразрешенная травма и необоснованные обвинения в адрес дочери отныне заняли свое постоянное место в семье. Элли в конце концов свела к минимуму свое общение с родителями, даже после того как обвинения прекратились.

– Я находила любые причины, чтобы не садиться с ними за стол, и старалась как можно меньше бывать дома. Я чувствовала, что она пристально следит за мной, постоянно ощущала ее гнев. И мой отец ничего с этим не сделал. Он просто сказал не обращать на это внимания. Так что я научилась закрываться. В то время я не понимала, почему мама так сильно ненавидит меня. Только позже я узнала о ее прошлом, и кое-что из происходящего начало обретать для меня смысл.

Элли покачала головой.

– Вы думаете, поэтому я изо всех сил стараюсь не открываться?

Я слушала эту историю с большим сочувствием. Я представляла себе молодую девушку, вынужденную уклоняться от этих эмоциональных пуль, летящих в нее. Но не смогла удержаться от улыбки, когда она обнаружила свою изначальную рану.

– Элли, я думаю, вам уже самой удается складывать кусочки головоломки.