Откуда ты, Жан?

Ваню разбудили какие-то голоса во дворе. Кто-то плакал, причитая, как на похоронах. Ваня, вскочив, заглянул в другую комнату: нет, никого дома не было. Мать ушла на работу, а Николай позавчера уехал в марийские леса на заготовку дров и должен вернуться только вечером. Сегодня должны выдавать хлебные карточки. Успеют ли они с Харисом получить их? Ваня распахнул окно: в комнату повеяло утренней свежестью. День будет солнечным, ясным. Во дворе кудахчут куры, воркуют голуби. А плакучий голос, оказалось, раздаётся в доме соседки — Пелагеи Андреевны. Там, у крыльца, уже столпились женщины — руки у них под передниками, на лицах тревожная озабоченность. И Григорий Павлович с ними. Женщины почему-то не заходят в дом утешать Пелагею Андреевну, а, знай, себе лопочут и кивают головами.

— Золото, серебро имеется. Козу-то уж как-нибудь купят, — говорит какая-то женщина, вздыхая.

— Но, может, её волк задрал? — спрашивает озабоченный Григорий Павлович.

— Если бы волк, то кости бы остались! — возразила другая женщина.

— Да ведь волки, они такие, могли утащить её и на себе. Вот, когда я мальчишкой был, однажды…

Но дяде Григорию помешали рассказать об этом случае. На крыльцо вышла Пелагея Андреевна и показала ему измазанную кровью верёвку:

— Вот он, поводок моей красавицы. Весь в крови. Не отстегнули даже, зарезали прямо с ошейником! — заголосила хозяйка пуще прежнего. — И Василия дома нет…

— Ладно ещё не двух, а то бывает… — начал было убеждать Григорий Павлович, но ему снова помешали. Женщины, возбуждённые чужим горем, начали ругать времена, Советы.

Дядя Григорий рассердился:

— Что за дело у Советов до вашей козы? — сказал он с яростью.

«Действительно, — подумал Ваня, — у Пелагеи Андреевны зарезали козу… Она привязала их обеих на берегу Казанки, в роще. И вот одну порешили. Значит, в городе стало больше воров — не зря говорят об этом. Кто же они, эти люди, ставшие на путь лёгкой жизни?» Ваня вот тоже уже давно досыта не ел. Так что же, воровать ему? Нет, на такое дело он не пойдёт. Лучше работать…

Ваня, сделав гимнастику, вышел на кухню, посмотрел на пустую, словно загрустившую, плиту и глубоко вздохнул. Затем подошёл к умывальнику в углу, умылся, вытер лицо полотенцем и, глянув ещё раз на плиту, выпил воды прямо из ведра, висевшего на железном крюке из витой проволоки. Он читал в какой-то книжке, будто сосланные революционеры, когда нечего было есть, чтобы не заболел желудок, пили воду. Но то революционеры — они боролись. А ему с кем бороться? Бога нет, царя спихнули. Вся власть в руках народа. Однако есть ещё на свете несправедливость и надо против неё бороться. Но с кем? Да и где они, эти нечестные люди?

— Ладно, — решил Ваня. — Первым делом устроиться на работу. Потом видно будет.

Он запер дверь и, спрятав ключ под крыльцом, направился к Харису. Тот уже полчаса ждал его.

— Надо поторопиться, — предупредил друг. — Там нас ждать не станут…

Пошли они в трампарк. На этот раз не через щель в заборе, а в большие ворота. Вошли не торопясь.

Раньше охранник не пропустил бы их ни за что, но теперь только посмотрел из окошка маленького, как скворечник, домика и махнул рукой: Ступайте, мол, на счастье, раз не для забавы, а поступать на работу. На руках у них ведь не простая бумажка — свидетельство! Пошли они по самому прямому из трамвайных путей, сверкающих на солнце. И день такой весёлый. А дорожка между путями даже золотым песком посыпана… Дядя Сафиулла, как всегда, ходил на работе с ящиком в руке. Вот он влез в поблёскивающий краской трамвай. Когда начал проверять оконные рамы, увидел Ваню и Хариса. Подозвал их к себе. Ребята вбежали в трамвай, поздоровались и тут же протянули старику свои свидетельства — с печатью, с подписями. Дядя Сафиулла внимательно посмотрел отметки. Похвалил обоих, особенно за математику.

— В нашем деле нужен точный расчёт, — сказал он. — К примеру, возьмём стёкла. Резать их надо с умом. Семь раз отмерь, один раз отрежь. Если будешь нажимать без наклона, стекло — треск! — и разлетится на четыре-пять кусков. А если так вот, с расчётом и наклоном… — дядя Сафиулла приложил к стеклу деревянную линейку с медными концами, резко прочертил черту алмазом, и после осторожного постукивания стекло, тренькнув, разделилось на две равные половинки. — Всякому делу нужен свой порядок…

Ребята слушали его, переминаясь, как гуси весной, с ноги на ногу. Когда же он их поведёт к начальнику?

А старик всё говорил и говорил. Руки его бережно держали рабочий инструмент, лицо горело, как у человека после жаркой бани. Вот он, будто почувствовав нетерпение ребят, нахмурил брови.

— Спешить не будем… Придётся подождать, ребята.

— Но ведь мы договорились, дядя Сафиулла, — напомнил Ваня. — Вы же сами обещали уговорить начальника.

— Говорил…

— Ну и что?

— Годков не хватает. Надо подрасти немного.

— А мы уже выросли, — заверил Харис. — Или сил у нас нет? — согнул он руку. — Потрогайте!

— Вижу, вижу, ребята, — усмехнулся дядя Сафиулла.

— Раньше с двенадцати лет работали, — заметил Ваня. — Сами же рассказывали, что не было вам двенадцати, когда спустились в шахту.