Отлив

– Думаете, он вел бы себя за столом так свободно, если бы не подготовился? – вскричал Геррик. – Двое слуг вооружены. Он тоже вооружен и не расстается с оружием. Он сам мне сказал. Вам его бдительность не усыпить, Дэвис, я знаю! Всему конец, я вам повторяю и доказываю. Всему конец, всему! Ничего не осталось, ничего нельзя поделать, все ушло – жизнь, честь, любовь. Господи, зачем я родился на свет?

За этим взрывом опять последовало молчание.

Капитан приложил руки ко лбу.

– Еще загадка! – воскликнул он. – Зачем он вам все раскрыл? Прямо сумасшествие какое-то!

Геррик с мрачным видом снова покачал головой.

– Вам не понять, если я и скажу, – ответил он.

– Ерунда, я все могу понять, что вы мне скажете.

– Хорошо, пожалуйста. Он – фаталист.

– Это что еще за штука такая – фаталист? – спросил Дэвис.

– Ну, это человек, который верит в судьбу. Верит, что его пули всегда попадут в цель, верит, что все случится так, как захочет Господь, и человек тут бессилен. И так далее.

– Так ведь и я в это же, пожалуй, верю, – проговорил Дэвис.

– Неужели? – иронически спросил Геррик.

– Будьте уверены! – ответил Дэвис.

Геррик пожал плечами.

– Ну и глупо, – сказал он и уткнул голову в колени.

Капитан продолжал стоять, покусывая пальцы.

– Одно я знаю твердо, – сказал он наконец. – Надо убрать оттуда Хьюиша. Ему этот человек не по зубам, если он таков, каким вы его расписываете.

И он повернулся, чтобы идти. Слова его были просты, но иным был тон, и Геррик сразу уловил его.

– Дэвис! – закричал он. – Не надо, не делайте этого! Пощадите себя – бросьте это! Ради бога, ради ваших детей!

Голос его прозвучал страстно и пронзительно; его могла услышать будущая жертва, находившаяся не так далеко. Дэвис обернулся к Геррику с грубой бранью и бешено замахнулся на него. Несчастный молодой человек перекатился на живот и остался так лежать, лицом в песок, безмолвный и беспомощный.

А капитан быстро зашагал к дому Этуотера. На ходу он торопливо обдумывал услышанное, мысли его мчались неудержимо, обгоняя друг друга. Тот человек все понял, он с самого начала насмехался над ним; он, Джон Дэвис, покажет ему, как над ним насмехаться! Геррик считает его чуть ли не Богом – дайте ему секунду, чтобы прицелиться, и Бог будет повержен. Он радостно засмеялся, нащупав рукоять револьвера. Надо действовать прямо сейчас, как только он вернется. Со спины? Нет, сзади подобраться трудно. За столом? Нет, удобнее стрелять стоя, руке ловчее держать револьвер. Лучше всего позвать Хьюиша, а когда Этуотер встанет и повернется… Ага, именно в этот момент. Усердно прикидывая и так и этак, погруженный в свои мысли, капитан шел к дому, опустив голову.

– Руки вверх! Стой! – услышал он голос Этуотера.

И капитан, не успев даже сообразить, что делает, повиновался. Неожиданность была полной, положение непоправимым. В самый разгар своих кровавых замыслов он угодил в засаду и теперь стоял, бессильно подняв руки кверху, устремив взгляд на веранду.

Званый обед окончился, Этуотер, прислонившись к столбу, целился в Дэвиса из винчестера. Неподалеку один из слуг также держал перед собой винчестер, пригнувшись вперед, широко раскрыв глаза в нетерпеливом ожидании. На верхней ступеньке в дверном проеме второй туземец поддерживал Хьюиша; лицо у Хьюиша расплылось в бессмысленней улыбке; он был, очевидно, целиком погружен в созерцание незажженной сигары, которую держал в руке.

– Ну-с, – сказал Этуотер, – и дешевый же вы пиратишка!

Капитан издал горлом звук, определить который нет возможности: его душила ярость.

– Сейчас я намерен выдать вам мистера Хювиша, вернее, подонки, которые от него остались, – продолжал Этуотер. – Когда он пьет, он очень много говорит, капитан Дэвис с «Морского скитальца». Больше он мне не нужен, и я его с благодарностью возвращаю. Ну-ну! – угрожающе крикнул он вдруг. – Еще одно такое движение – и вашей семье придется оплакивать гибель бесценного папаши. Не вздумайте больше шевелиться, Дэвис!

Этуотер произнес какое-то слово на местном наречии, не сводя взгляда с капитана, и слуга ловко спихнул Хьюиша с верхней ступеньки. С достойной удивления одновременностью раскинув руки и ноги, этот джентльмен ринулся в пространство, ударился об землю, рикошетом отлетел в сторону и замер, обняв пальму. Разум его в происходящих событиях начисто не участвовал, и выражение страдания, исказившее его черты в момент прыжка, было, вероятно, бессознательным; он перенес свой неприятный полет молча, нежно прильнул к пальме и, судя по жестам, воображал, будто сбивает ради своего удовольствия яблоки с яблони. Кто-нибудь более сочувственно настроенный или более наблюдательный заметил бы на песке перед ним, на недосягаемом для него расстоянии, незажженную сигару.