Отложенная казнь

– Все верно, – подтвердил Джако. – А на рассвете уже стали собирать народ на суд, сгонять всех на площадь. Отец Мона, Фарибер, – за ним тоже присматривали военные еще с вечера – с рассвета возводил эшафот. Никто из родных Мона и Май не подходили к Энрику. Пленников вывели часов в десять. Только когда показалась вся процессия, этот мелкий паскудник подбежал к монахам и шел с ними. Пленников вели сзади на расстоянии нескольких шагов. Никто из ведающих не разговаривал с ним, даже Фарибер.

– Так, – рассуждал Карл. – Тогда остаются все-таки лишь последние минуты их жизни. Сама казнь.

Джако тяжело вздохнул.

– Знаешь, – признался он, – даже потом, уже во Флоренции, мне еще снился тот день в кошмарах. Так не должно поступать с людьми, кем бы они ни были. И еще настолько… цинично. Один из монахов, наверное, он у них главный, молча указал на пленников. Военные привязали их к столбам. А потом инквизитор просто сказал, что эти люди обвиняются в колдовстве, их вина очевидна и они должны быть преданы очищающему пламени. Казнь произойдет незамедлительно по исполнении всех обрядов.

– А как реагировали люди на площади? – Карл, наверное, слишком пропитался духом этого времени, где они оказались сейчас. Он не мог и не хотел представлять, что такое вообще возможно: просто взять и предать страшной казни троих ни в чем не повинных людей. Да еще на глазах толпы, где все знают приговоренных.

– Люди боялись, – угрюмо ответил Джако. – Ты же понимаешь, сколько там было тех, кто связан и с семьей Май, и с семьей Мона? Таких же ведающих? Сколько еще могли оказаться на костре? И… знаешь, мне кажется, что в начале всего этого люди даже поверить не могли, что казнь реально состоится. А когда поняли… Им не дали уйти. Военные окружили площадь.

– Понятно. – Его младший брат сейчас очень хотел думать только как полицейский. Холодно и расчетливо, но… как и те люди на пощади шесть веков назад, не мог до конца поверить. – Ты сказал, что над ними проводили какие-то обряды. Что это было?

– Ну, – старший нервно пожал плечами, – сначала монахи буквально вытолкали вперед отца Энрика, нашего священника. Он был в жутком состоянии. Его будто во время лихорадки с кровати подняли. Он кое-как смог выговорить, что смертники отказались от последней исповеди. Очень быстро прочел какую-то молитву, осенил эшафот крестом и с трудом отошел. Вообще он был реально плох. Потом, когда уже зажгли костры, он сидел на земле и рыдал.

– Да уж. – Сейчас Карл того человека понимал. – Как у вполне приличного и доброго человека мог уродиться такой моральный урод? Ведь священник понимал, что это Энрик привел людей на костер.

– Хорошо понимал. – Тон брата становился все более угрюмым и грустным. – Следующей ночью священник покончил с собой прямо в своей церкви. Жалко мужика.

– Это да. – Тут было о чем грустить. – Но… давай быстро дальше про казнь. Слишком тяжело это. Даже нам с тобой.

– Да. – Джако постарался собраться. – После священника вперед вышел Фарибер. Он разложил хворост, проверил веревки, стягивающие руки жертв, разлил масло у каждого костра, а потом объявил последнюю трапезу.

– Вот! – оживился полицейский. – Мон как раз об этом говорил. Последняя трапеза. Кусок хлеба и вино. В питье добавлен яд. Никто из его родных не достался огню.

– На самом деле теперь, когда ты сказал, я могу подтвердить, что это так, – согласился Джако чуть бодрее. – Понимаешь… Они были так спокойны… Вернее, как я только сейчас догадался, уже мертвы. Фарибер сначала подошел к отцу Май, Пасьену. Я помню, Энрик еще тогда что-то пытался говорить главному монаху. Этот подлец вертелся у самого эшафота. Вроде бы он требовал, чтобы первой умерла Леони. Но Фарибер обратился к инквизитору, что не пристало родителям видеть смерть ребенка. Монах согласился. Пасьен вкусил хлеб, сделал глоток вина, и палач тут же поджег его костер. Люди на площади закричали, женщины стали плакать. Я тогда еще поразился, как спокойна Маделина. Теперь понятно: она знала, что муж уже мертв. И так же смело выпила отраву сама. Только, помню, улыбнулась дочери… ободряюще.

– То есть Леони могла и не знать о том, что палач спасает их от мучений? – удивился Карл.

– Похоже. – Его брат по ходу рассказа снова стал угрюмым. – Хотя нет. Знала. Но такое чувство, что в тот момент она просто ничего не понимала. Когда загорелся костер у ног матери, палач подошел к девочке… Знаешь, она казалась какой-то… незаметной. Поблекшей, будто вся ее красота исчезла. Она стояла как кукла. Фарибер с трудом объяснил ей, что нужно съесть хлеб и выпить вино. Девочка отказалась от хлеба, только сделала глоток.

– И хорошо, – с облегчением выдал полицейский. – Она молчала?

– Они все молчали, – напомнил ему брат. – Хотя… Нет. Леони, когда ее только привязывали к столбу… Она выглядела отрешенной и потерянной. Но девочка увидела Энрика и… слушай… сейчас…

Он чуть нахмурился, стараясь вспомнить.

– Она так зло ему улыбнулась и сказала… – продолжил он, – сказала, что ему стоит это запомнить.

– Это? – не понял Карл. – Что именно? Казнь?