Отложенная свадьба

Элли такая молодая и уязвимая, честная и открытая, смелая и сильная. Но она понятия не имеет, кто он на самом деле. Он надеялся скрыть это от нее, цеплялся за заблуждение о том, что, если она никогда не узнает правду, они достойно разведутся. Но их отношения развивались не так, как он планировал. Он был очарован ею и мечтал о будущем с ней, хотя не имел на это права.

И, пытаясь защитить ее, он только сильнее обижал ее.

— Я больше не ребенок, а мой отец давно мертв, — сказал он, не желая видеть ее затуманенный взгляд.

— Я знаю, но почему ты прятался от меня?

— Тише, Элисон. — Он провел большим пальцем по ее губам, зная, что обязан перестать трусить и сказать ей правду.

Она моргнула, ее янтарные глаза блестели от слез.

— Эти шрамы появились у тебя той ночью? Ты защищал мою мать?

— Нет. Она защищала меня, вот почему он ударил ее, а потом выгнал вас обеих. Я наорал на него, потому что устал от его оскорблений. Думал, я смогу победить его и наконец заставлю заплатить за то, что он сделал с моей матерью, бросив ее и меня. Но я ошибся. Я был глупым ребенком, поддавшимся горечи и обиде. Твоя мать увидела, как он хлестал меня ремнем, и попыталась его остановить.

— О, Доминик… — Элли округлила глаза. Ее сочувствие было таким яростным, что он сжал кулаки. — Мне так жаль…

— Ты неправильно поняла меня, Элисон. Я был молод, глуп и дерзок, и я готовился к драке с ним. Но он отыгрался на тебе и твоей матери.

— Ты не можешь обвинять себя в насилии своего отца, — сказала она. — Ты не сделал ничего плохого.

Да, прежде Доминик в это верил. Это было тогда, когда он полз по земле, его рвало в кустах, и он изо всех сил пытался дышать, несмотря на три сломанных ребра. Он очень старался не потерять сознание, прежде чем добрался до дороги.

— Может быть. — Он жил с чувством вины за ту ночь с тех пор, как узнал, в каком бедственном положении оказалась Элли и ее мать. Но это была не самая большая проблема. — Дело в том, что я больше не тот мальчик. Сейчас я думаю только о себе. Всегда. Я не могу дать тебе то, что ты хочешь.

Он убрал короткие локоны с ее щеки и прижался губами к ее нежной коже. Элли вздрогнула, ее большие янтарные глаза потемнели.

Он опустил руку и резко хохотнул.

— Ты можешь. Я люблю тебя, Доминик, — сказала она с такой тоской и искренностью. — Очень люблю.

Ему стало совестно.

Он понимал, что виноват, потому что перешагнул запретную линию три недели назад в Лондоне, а может быть, даже раньше. Каждый раз, когда они занимались любовью, ему хотелось насытиться ее добротой, заботой и нежностью. Его покорила романтическая натура Элисон, ее милое и сострадательное сердце.

— Ты не можешь меня любить, — твердо ответил он, несмотря на буйство эмоций. — Ты плохо меня знаешь.

Он надел трусы-боксеры. Затем протянул Элли свою рубашку и повернулся к ней спиной, ожидая, пока она прикроет наготу. Он запустил дрожащие пальцы в волосы, не в силах смотреть на Элли и говорить ей правду.

— Ты не можешь любить меня, Котенок Элли, — произнес он, и его голос дрогнул. — Никто этого не может.

— Почему нет? — спросила Элли.

Доминик поднял голову, его глаза шоколадного цвета хранили так много секретов. И вдруг Элли поняла, кого он защищал все это время, и настойчиво требовал, чтобы они жили отдельно друг от друга, в разных странах.

Почему он никогда не хотел оставаться с ней на ночь, отчего скрывал шрамы, отрицал их значение. И отвергал ее любовь.

Он защищал не себя, а ее.

— Почему, Доминик? — снова спросила она. — Почему я не могу любить тебя?

Он покачал головой, посмотрел мимо нее, и его взгляд стал равнодушным и настороженным.

— Мне очень жаль, что я причинил тебе боль, — произнес он с такой категоричностью, что Элли испугалась. — Я не хотел этого, но это было неизбежно. Я попрошу своих адвокатов оформить развод.

Как только Доминик повернулся, чтобы уйти из ее жизни, Элли бросилась за ним и схватила его за руку.

— Доминик, стой!

Он взглянул на ее пальцы, но она продолжала его держать. Она обвила рукой его предплечье и собралась с силами, чтобы сказать то, о чем он не хотел слышать. Единственное, что он так долго отрицал. То, что привила ему в детстве женщина, которая отказывалась отмечать день его рождения. И мужчина, который однажды летом по своей прихоти приблизил его к себе, а потом жестоко обошелся с ним.

— Ты не бесполезный, — сказала она.

Он высвободил руку, изумленно уставился на нее и нахмурился.

— Я знаю, что нет. «Легран насьональ» стоит более пяти миллиардов долларов на открытом рынке, — ответил он.

— Ты не бесполезный, — повторила она.

— Я знаю это, — сказал он и шагнул назад, и ее сердце сжалось.

Высокомерие, самообладание, отчаянная потребность не принимать ее любовь — все это помогало ему защищаться. Потому что он любил свою мать и пытался завоевать уважение отца, а они оба оттолкнули его как бесполезную вещь.