Отложенное самоубийство

Я невежлив. Но считаю, что тридцать убитых Кальтом невинных детей дают мне право вести себя с ним невежливо. Даже грубо. По-хамски. Может, я не прав?

Кальт не смотрит мне в глаза, его очки направлены в угол комнаты. Я, напротив, фокусирую свой взгляд на его лице. Кирзовый сапог выглядит лучше. Морщины, морщины… И большие очки с толстыми стеклами.

— Я понимаю ваше ко мне отношение, герр Росс, но… — Кальт замолкает. Может, подбирает слова.

— Зачем вы меня пригласили? — повторяю я свой вопрос.

Наконец-то мой визави отрывает глаза от угла и переводит на меня:

— У меня к вам есть предложение.

Видимо, мое лицо выдает отношение к его предложению, потому что Кальт спешит, пока я не заговорил:

— Пожалуйста, выслушайте меня! Просто уделите мне несколько минут. Я больше ничего не прошу! Потом вы можете встать и уйти!

Так и быть. Пожертвую этому нелюдю пару минут своей жизни. Все равно скоро всей жизни пропадать.

— О’кей, я слушаю вас.

Чудовище собирается с мыслями. Потом начинает нервно говорить:

— Повторюсь, я понимаю ваше ко мне отношение. Ничего другого мне ожидать нельзя. Тем не менее человеку в моей ситуации выбора не остается — только попробовать изменить это отношение. — Кальт смотрит на меня и продолжает уже более спокойно: — Вы можете спросить меня: как? Я отвечу: рассказать о себе правду. Ту правду, которую до сих пор никто не знает. Ни следствие, ни суд, ни родные несчастных жертв.

Я молчу — даю возможность маньяку высказаться. Наверное, этому чудовищу не хватает аудитории для своих монологов.

— Должен признаться, герр Росс, я неизлечимо болен. Я сам врач, и у меня нет никаких иллюзий. Очень скоро я, так сказать, предстану перед Всевышним. Моя супруга уже давно там — ждет меня. Кроме того, я думаю и о своем сыне Генрихе. Каково ему двадцать лет жить с клеймом отродья серийного убийцы?

Мой собеседник громко сглатывает слюну. Спазм? Горло перехватило? Смотрите, какими мы стали чувствительными! Сентиментальный убийца — отвратительное сочетание.

— В чем заключается ваше предложение? — подаю я голос

Кальт говорит, стараясь, чтобы его слова звучали как можно убедительнее:

— Вы ведь писатель, не так ли? Я хотел бы, чтобы вы написали книгу. Я в состоянии заплатить вам любую сумму за эту работу. Это мой единственный шанс не уйти навеки опозоренным и проклятым!

— Книгу о том, как вы убивали детей?

— Правду о том, что тогда случилось со мной, с Беа.

— Правда об этом уже написана, — хмыкаю я. — В архиве суда лежит много томов вашего дела. Там все есть.

Кальт делает отрицательный жест и восклицает:

— Все тома моего дела не содержат ни слова правды! Ни единого слова!

Мне надоедает спор с чокнутым убийцей.

— Послушайте, Кальт! Вы пригласили меня, чтобы заявить, что вы не виноваты? Вам не кажется, что вы немного опоздали? Прошел двадцать один год с тех пор, как вы были пойманы, изобличены и наказаны! Ваша сообщница умерла двадцать лет назад!

— Разумеется, вы мне не верите! Но послушайте, если сейчас вникнуть в мое дело, станет ясно, что я не виновен! Кроме того, существует один человек. Его зовут Харун. Молодой афганский беженец. Был тогда совсем молодым, поэтому, надеюсь, он жив и здоров. Харун мог бы подтвердить, что в ту ночь, когда пропали дети Райнеров, я был у него. Лечил его мать, не помню сейчас ее имя.

— Кальт! Опомнитесь! На вашей совести тридцать, я повторяю, тридцать детских жизней! А вы мне здесь доказываете, что не виноваты, потому что не убили двоих детей из тридцати!

Убийца пытается что-то мне возразить, но я его больше не слушаю, а возмущенно продолжаю:

— Откуда вы про меня вообще узнали? Почему выбрали именно меня?

Кальт, сбитый с мысли, растерянно бормочет:

— Я нашел вас в Интернете. У меня есть возможность… В известных пределах… Под контролем… Вы — человек не местный, вообще не немец. Вас тогда здесь не было. Лицо непредвзятое…

— Ошибаетесь, я — очень предвзятое лицо! — жестко усмехаюсь я. — Хоть и не немец, но в вашем случае очень понимаю предвзятых немцев!

— Тья!.. — Кальт в отчаянии бормочет что-то на диалекте. Я не понимаю, что, да это уже и неважно. Все и так понятно, пора уходить. Лана, наверное, соскучилась.

Подымаюсь с кресла и, не прощаясь, иду к выходу. Провожать меня не надо, я запомнил дорогу. Обратный путь дается тяжелее. Чувствую, что меня качает сильнее обычного. Ясно, разволновался из-за старого психа.

Заметив меня, Лана нетерпеливо ерзает. Криминальное чтиво валяется на заднем сиденье. Полные губы заново накрашены, глаза подведены. Точно, соскучилась.

— Ну, как? Встреча прошла успешно?

— Более чем, — успокаиваю я ее, карабкаясь на свое место.

— Тогда поехали?

— Поехали…

Опять старинная водяная мельница, узкая дорога, хвойные леса, выезд на автобан. Дальше — стремительный полет нашего японского самолетика сквозь сырое пространство. Тучи поредели, и серый заупокойный свет с небес напоминает, что день еще не закончился. Шестой час. Едем молча.