Отложенное самоубийство

— Папа вообще бредит, — жалуется Агафон. — Говорит, что ему нужно ходить по квартире и бормотать, но это я заставляю его так делать. Вчера он пытался приготовить щи из жареной курицы, потому что сырую очень долго варить. — Он безнадежно машет почти невидимой во мраке экрана рукой. Потом хвастается: — А меня университет посылает в Москву. Буду присутствовать на экономическом форуме.

— Круто! А папа знает, куда едешь?

— Да, и он теперь постоянно рассказывает мне, сколько раз был в столице и прочую пургу.

— Наверное, это очень захватывающий рассказ?

— Он несет всякий бред, — вздыхает Агафон.

В общем, брат в своем обычном репертуаре. Тащит крест с прибитым к нему папой на своих немощных плечах. Ничего не поделаешь, папа же нас тащил. Самого Агафона дотащил до работы в университете. Мне тоже жаловаться грех. Высокий, красивый, образованный. Практически живой. Шучу.

Еще немного говорю с «лунным» братом и прощаюсь. Вовремя. Мобильник зовет. Сегодня же день звонков.

В трубке мягкий низкий голос Ланы. Сексуальный до дрожи в коленках.

— Халлёхен, мурзичек!

— Халло, кошка!

— Муррр!

— Что звонишь? Дело есть?

Голос моментально меняется. Кошку сбросили с коленок.

— Ну, ты и хрюня! Сказал девушке приятное! Ни одного ласкового слова!

— Согласен — это возмутительно. Прости, виноват, исправлюсь.

— Начинай исправляться прямо сейчас, хрюнтик. Времени у тебя мало. В субботу я улетаю в Лондон.

Бедная британская столица!

— Твои клерки будут провожать любимого директора? Дарить цветы, торты, коньяки, признаваться в чувствах?

— У меня бабский коллектив, — издает смешок Лана. — Настоящее змеиное гнездо. Гадюки, эфы, кобры, черные мамбы. Сама подбирала. Так что никаких шумных проводов.

— Ну хоть поплачут тебе вслед. Ядовитыми слезами. От радости.

— Это точно. Они меня не очень любят. Я — начальник строгий.

— Охотно верю. Чем сегодня занята?

— Ездила по магазинам. Нужно было кое-что прикупить для лондонской жизни. Оказалось, что мне совершенно нечего надеть!

Знакомая песня. Фразу «Мне совершенно нечего надеть!» первой сказала еще Ева Адаму в райском саду. С тех пор «Евы» продолжают повторять «Адамам» эти бессмертные слова, несмотря на все успехи швейной промышленности и домов моды.

— Так ты смогла закрыть брешь в своем гардеробе?

— Разумеется! — удовлетворенно хихикает Лана. — Конечно, обошлось это недешево, но зато хоть не буду теперь выглядеть как беженка из Эфиопии. Кстати! Я случайно встретила в магазине Майю Винтер. Перекинулись с ней парой слов.

Обугленная зазноба комиссара Уля?

— Пчела Майя была одна, без друга?

— Одна. Она сама водит машину. Приехала в магазин на шикарном черном «Мерседесе».

Бумс!

А Уль мне ничего про «Мерседес» своей подруги не сказал! Забыл или скрыл? Вот в чем вопрос.

— Ну, ладно, мурзичек, рада была услышать твой голос. Пока-пока!

Я торопливо спрашиваю, пока Лана не отключилась:

— Я так и не понял: зачем ты позвонила?

В ответ раздраженное фырканье:

— Просто я соскучилась, дурачок! Чюссхен!

— Чюсс!

Приятно, наверное, когда кто-то по тебе скучает, но моя голова занята совершенно другим. Теперь передо мной уже целый гараж долбаных черных «Мерседесов»: пчелиный, афганский и пингвинский. Майя — Уль, Харун, Крюкль. Загадка приобретает все большие масштабы. Нужно нащупать путеводную нить, которая приведет меня к могиле Ханса и Гретель. А я уже и так обмотан путеводными нитями, как швейная катушка.

Вспоминаю про просьбу Харуна и пишу электронное сообщение Алоису Кальту. Прошу встречи. Предупреждаю, что со мной приедет журналист. Пусть Кальт побеспокоится о разрешении на свидание с двумя посетителями.

Колокола объявляют обеденный перерыв. Тоже надо. Размышлять можно и за кухонным столом. Даже еще лучше. Глазами ищу геккона. Вот он где! Ламбада наелся до отвала, перебрался в зал и сидит в горшке с цветами. Дачник! Оставляю его в зале за старшего и двигаю себя в кухню.

Сегодня на обед у меня пельмени из бесконечного мешка. Там еще много осталось. Можно один раз всю дружину Ермака накормить. К пельменям неизменный кофе со сливками и сахаром. Чай я не пью. Он теперь мне противен как рыбий жир. Смотрю на упаковки с таблетками, купленными совсем недавно у двух полногрудых баварок с разноцветными челками. Выпить полтаблетки, что ли? А зачем, собственно? Все равно скоро ложиться и помирать. Логично? С тех пор, как Марина уехала, я ни разу не принимал лекарств. Пока варятся пельмени, сижу, барабаню пальцами по столу. На моем тайном языке это означает: «Бесполезняк все эти ваши таблетки!»

Обед готов. Открываю рот для приема первого пельменя, но… Звонит мобильник. Человек-пингвин. Бывший комиссар Крюкль собственной персоной. «Халло! — Халло!» Крюкль, как обычно, не тратит время зря и сразу берет быка за рога. Что мне рассказал Генрих, кто его пытался убить, кто знает об алиби Алоиса Кальта? Не обращаю внимания на грубоватый тон и говорю, что знаю.