Отложенное самоубийство

— Я собрал достаточно материала, чтобы начать книгу, герр Кальт. Мне удалось установить, что в действительности произошло тринадцатого июня девяносто первого года и кто является истинным виновником смерти Ханса и Гретель. Разгадка трагедии найдена.

Кальт нетерпеливо перебивает меня:

— И кто же убийца? Неужели все-таки это не Беа?

Я смотрю на старого измученного человека. Какую непосильную ношу он взвалил на себя, и ноша эта раздавила его.

— Нет, не Беа. Тогдашний инспектор, а теперь комиссар полиции в отставке Хеннинг Крюкль.

Звучит эффектно. Кальт, разинув рот, смотрит на меня. У него нет слов. Потом протестующе машет руками:

— Но позвольте! Как это может быть? Я не понимаю…

Передаю ему свой разговор с Генрихом в больнице. И вообще рассказываю старику обо всем, что случилось за последние дни. Он в шоке. В прострации. В нереале. И в тревоге. Больше всего его занимает здоровье сына.

— Что с Генрихом? Он еще жив? Он поправится?

Успокаиваю старика как могу. Зачем ему знать, что сын в коме. Все будет хорошо. Генрих в порядке. Ламбада ждет возвращения хозяина у родственников. Харун кивает головой в такт моим словам. Поддерживает. Кальт немного успокаивается. Но только чуть-чуть.

— Все, что вы рассказали, герр Росс, просто невероятно, чудовищно! Я все еще не могу в это поверить! Какая запутанная история, какая нелепица, в конце концов!

Ну кто бы говорил! Человек, сумевший обмануть правоохранительную систему Германии и водивший всех за нос двадцать один год! Ему ли удивляться и жаловаться! Вообще семейные истории Кальтов могли бы заинтересовать не только меня, даже братьев Гримм, но, к сожалению, я не собиратель сказок. А то бы… «Ханс и Гретель против ужасного человека-пингвина». Интересно?

Кальт все еще не может полностью прийти в себя. Оглядываясь на стену, где висят фотографии покойной жены, он спрашивает снова и снова:

— Так вы уверены, что Беа не виновата? И Генрих? Это совершенно точно?

— Мне кажется, словам Генриха можно верить. Сам факт нападения на него подтверждает его показания.

— А сейчас Генрих в безопасности? Крюкль не сможет до него добраться? — снова тревожится Кальт.

Заверяю старика, что комиссар Уль делает все необходимое, чтобы защитить Генриха. Немного успокоившись, Кальт сообщает, что власти прислали ему уведомление о том, что его дело подлежит пересмотру. Адвокаты уже начали работу. Скоро старик будет реабилитирован. Начнет дышать свободою в своей затерянной деревне. Интересно, а оно ему надо?

Кальт дрожащей рукой поднимает чашку с кофе. Делает глоток. Его морщинистый лоб покрывает испарина, несмотря на октябрьскую прохладу. Разволновался бедняга. На его месте я бы тоже волновался. Беа со стены снисходительно улыбается нашему собранию. Вот кого уже не волнуют земные заботы.

— Что же теперь будет? — спрашивает меня Кальт.

— Ну, вашу невиновность и невиновность вашей жены и сына благодаря герру Харуну доказать будет нетрудно. Крюклем займется полиция. Я думаю, что об этом позаботится комиссар Уль.

— А могила детей?

— Вот с этим сложнее. О том, где были похоронены Ханс и Гретель, знала только Беа. А ее уже нет в живых.

Кальт молча смотрит на меня. Чего-то ждет. Они заварили эту кашу, а я расхлебывай! Тишину нарушает Харун:

— Может быть, брат Беа что-то знает?

— Вряд ли Свен может что-то знать, — с сомнением говорит Кальт. — К этому делу он не имел никакого отношения.

— Это вы так думаете, герр Кальт, — привожу я свои контраргументы. — Все считали, что и Генрих не имеет отношения к гибели детей, а оказалось, что он — ключевой свидетель. Даже участник событий. Крюкль специально не заострял внимание следствия на Генрихе, чтобы не вскрылась вина его самого. Крюкль был следователем, и ему несложно было направлять расследование в нужную сторону. Тем более что и придумывать ничего особенно не пришлось. Ваше признание, герр Кальт, сразу определило его позицию. Найден «Баварский монстр», на которого можно списать все убийства детей в Нашем Городке, произошедшие за несколько лет. Беа помогала вам совершать преступления, а непутевый сын ничего не знал, и на него можно не обращать внимания.

— Я всего лишь хотел защитить Беа, — еле слышно шепчет Кальт. — Мы попали в ловушку, подстроенную негодяем. Беа была тяжело больна и не выдержала бы тюремного заключения. Что мне было делать? Я ведь так ее любил!

— Тем не менее вы развелись?

Кальт глядит на меня мокрыми от слез глазами.

— Я это тоже сделал из любви к Беа. Чтобы никто не мог упрекнуть ее в том, что она связана со мной, «Баварским монстром».

— А почему ваша жена дала согласие на развод?

— Ей было уже все равно. Беа просто покорно ждала смерти.

Кабинет окутывает тишина. Темная, почти осязаемая, как и вечерний сумрак, заполняющий утихший мир. Давит тишина, давит сумрак. Тяжелый разговор.

Забывшись, постукиваю пальцами по подлокотнику кресла. На моем тайном языке это означает: «Хочу домой».