Отложенное убийство

Когда же это милиция так поступала — использовала воров в законе, чтобы их руками брать заложников? Зубр никогда не слыхал о таком. Это шло вразрез со всеми правилами. Где ваш гуманизм, ублюдки? Где ваши высокие принципы защиты законности? Милиция смухлевала. Она с поразительной наглостью поймала Зубра на тот крючок, на который он так любил ловить других, и теперь Логинов чувствовал себя так, словно очутился в новом, непривычном мире. Точнее, мир остался прежним, но устрашал кроющейся в нем зыбкостью. Зыбкости Логинов не терпел: он любил определенность. Больше всего он хотел, чтобы все вернулось на круги своя: милиция была бы «милицией, бандиты — бандитами, и каждые действуют своими методами, и все при деле. Не то что в эту страшную, шуршащую дождем и предположениями ночь…

«И нашли же, чем уязвить, сучары!» — сокрушался Зубр. Он не мог не признать, что уязвимое место выбрано с хирургической точностью: он и впрямь безумно любил и родителей, и сестру. Сравнивая силу чувства, сейчас он мог себе признаться, что Зоя значила для него больше, чем Белла, хотя и меньше, чем его шальные бабки — тоже как-никак женщины…

Отец, мать, Зоя в его глазах были ценнее, чем все прочие представители рода человеческого, в силу того, что они Логиновы, члены его семьи, а все остальные — нет. На втором, по степени близости, месте стояла просто родня, которую представлял собой Антошка Сапин. Законника Зубр по-своему любил, однако использовал напропалую, в отличие от родителей и Зои, которых следовало холить, лелеять и к опасным работам не привлекать. Третье место занимала братва, сотоварищи по «Хостинскому комплексу». Этих Зубр использовал, но не любил. За что их, спрашивается, любить? Вечно возбухали, дрались из-за своей доли, под него подкапывались. Если бы не рассчитывали на то, что он их вытащит или, по крайней мере, отомстит за них, выдали бы следствию с головой. Когда их посадили, в его сердце ничто не дрогнуло. Еще и подумал: «Пускай. Меньше народу — больше кислороду. Дайте время, я и без вас развернусь».

Червячок раскаяния пробрался в заскорузлую душу Логинова и, обосновавшись там, вгрызся в нее огненной головкой, как в яблоко, причиняя сосущую боль. Он всегда пренебрегал братвой, думал, что ему никто не нужен, что он — сильный, что он всего добьется один. И вот теперь он — один. По-настоящему один. И чего он добился? Не к кому обратиться за помощью. Некому пожаловаться. Он — сильный, он действительно самый сильный среди тех, кто на свободе. Но когда его силы оказалось недостаточно, чтобы справиться с внезапно надвинувшейся бедой, он оказался слабей самого слабого.

За тягостными размышлениями Сергей Логинов не заметил, как подступил к окнам ранний рассвет. Дождь кончился, но тучи не рассосались, Степана не было. Где он? Где бы ни был, неужели не может позвонить? Все попытки выйти на связь с ним или с родителями закончились неудачей. За эту ночь Логинов потерял, наверное, в весе не менее пятисот граммов: душевное состояние у него всегда отражалось на физическом. Как-то сразу и вдруг он утратил свою напускную спортсменистую молодцеватость: под

крохотными стальными глазами отвисли синеватые мешки, в пальцы пробралась дрожь. С видом человека, которому нечего терять, он снова включил видеомагнитофон и вставил кассету, которая и впрямь оказалась кассетой-убийцей, почище чем в том японском фильме, потому что любой, самый неприятный, ужастик — это выдумка, а здесь кошмар свил гнездо в реальности. Смотрел внимательно, впивался глазами в экран, вот только звук убрал напрочь — Зоин крик резал без ножа. Стена, на фоне которой игралась вся душераздирающая сцена, была завешена дерюгой, с нее свисали другие орудия пыток. Палач был Логинову незнаком: в Сочи он не припоминает никого, до такой степени толстого. Постойте… что-то мелькнуло… не само воспоминание, а его отголосок… Ну? Ну? Логинов, забросив удочку, тянул ее, отяжелевшую, отчаянно мотавшуюся из стороны в сторону. Толстяк… может, на площади… или возле гостиницы… или в ресторане… Вот-вот должна была блеснуть чешуя добычи — крупной или мелкой рыбины, это все равно, Зубр был бы рад и исполнителю, через него он вышел бы на то место, где они держат Зою… Нет, сорвалось! Сергей Логинов раздосадованно потер лоб, покрытый холодным потом изнеможения. Палач мог и замаскироваться, подложить подушку под балахон. Не исключено, что Логинов неоднократно встречался с ним, когда он был тонким и стройным.

День медленно, однако неотвратимо вступал в свои права. Сквозь разрыв облаков скромно выглянуло солнце, чтобы опять спрятаться. В тишине четко, словно метроном ленинградской блокады, тикали настенные часы. Время работало против Логинова. Пока он тут разбирался в своем одиночестве, пытался вычислить место и исполнителя, он терял людей — последних, которые у него еще оставались.