Отложенное убийство

«Зачем вам это нужно, Андрей Николаевич? — мог бы с удивлением спросить посторонний человек, чудом проникнув в хитросплетения шахматной игры Масленникова, которую он постоянно вел с самим собой. — Неужели вы действительно рассчитываете, что гибель пусть даже очень влиятельных людей, занимающихся делом «Хостинского комплекса», что-нибудь изменит в вашей участи? Дело ушло на самый верх: своим нежеланием считаться с новыми реалиями, своей, извините, напористой глупостью Зубр поставил под удар всех своих подчиненных, в том числе и вас. Если речь идет о мести, вам нужно было бы мстить за крах всех ваших грандиозных начинаний именно Зубру, а не этим служакам, которые, с какой точки зрения ни посмотри, являются не вашими личными врагами и виновниками ваших несчастий, а нейтрально-равнодушными исполнителями. А если речь идет о том, чтобы уничтожить всех людей, которые способствуют вашему обвинению, на это сил одного Законника не хватит. На это, если начистоту, не хватило бы сил всех «хостинцев», вместе взятых, если бы они еще оставались на свободе…»

Доводы были бы логичны. Но никакая логика не в силах была бы изменить мнение Масленникова о том, что воровская сходка приняла правильное решение, и Законник действует не зря. В этом мнении присутствовала сила поважнее логики: Масленникову сумасбродно льстила мысль, что, даже находясь в заключении, он способен влиять на то, что творится на воле.

Удивительно! Масленников никогда не считал себя склонным к мании величия, он даже, казалось ему, не стремился к власти как к таковой. Превыше всего он ценил удовольствия. Да, он пошел на службу к Зубру, но лишь затем, чтобы сохранить образ жизни, к которому успел привыкнуть и который не собирался менять на тот, из которого чрезвычайными усилиями выбраться. Уголовная романтика, жизнь «по понятиям» — все это оставалось ему чуждо, и если он следовал определенным правилам, принятым в этой среде, то никогда не проникался ими. Так представлялось Андрею Николаевичу… Но, оказывается, не всякая истина очевидна, и не все очевидное — истина.

Посторонний человек (а этим посторонним мог оказаться и сам Андрей Николаевич, приди ему в голову мужественная идея беспристрастно заглянуть в свою душу) выявил бы, что матерый уголовник Кремень пронизал экономиста Масленникова насквозь. Кремень подсказывал Масленникову, что замочить ментов — правильное дело, и Масленников отзывался на это всем своим существом. Бездумно отзывался, неразумно. А может быть, он поглупел?

А может быть, права была глупышка жена, погрязшая в обустройстве небогатого быта и бросившая мужа, когда богатство зашкалило все вообразимые ею пределы? Она делила горе и радость с Андрюшей Масленниковым. С Кремнем делить свою жизнь не смогла. Не перенесла.

22 февраля, 20.03. Максим Кузнецов

Встречу Зое Макс назначил в ресторане: отчасти для того, чтобы поддержать образ столичного бизнесмена, у которого денег куры не клюют, отчасти чтобы укорить ее за голодный прием в барсуковском доме. Естественно, рестораном была выбрана все та же «Морская свинка»: по крайней мере, можно было не опасаться «жучков». Правда, меню, в котором преобладала рыба и морепродукты, Максу не слишком нравилось — от всех этих морских прелестей у него барахлила печень, и без того страдающая от поглощения жирного и сладкого в обычных неумеренных количествах; однако Пафнутьев, с которым договаривались заранее, движением бровей дал понять, что в его заведении найдутся кушанья на любой вкус.

— Отдельный кабинет?

— Да, пожалуй.

Отдельные кабинеты в «Морской свинке» были отдельной песней: имелись среди них отделанные в морском стиле, были — в поросячьем. Макс заказал единственный кабинет, который тривиально соответствовал названию: стены и потолок здесь были разрисованы под джунгли Южной Америки, в просвете между лианами вырисовывалась ацтекская пирамида, а из зеленых зарослей высовывали туповатые мордочки черно-белые морские свинки. Это удовольствие стоило дороже остальных, но Денис отстегнул деньги из кассы «Глории» без малейших возражений. Чтобы Зоя Барсукова не сорвалась с крючка, все должно быть продумано до последней мелочи.