ОТМА. Спасение Романовых

И все же время от времени стены подвала исчезали, и она пробиралась через тайгу, поднималась в горы или плыла по реке. И хоть ненадолго забывала себя и плакала не о себе, пока буквально не обнаружила себя в этой тетради.

Перевалив за середину, Нина наткнулась на упоминание о какой-то «лесной» коммуне, в которую попали Романовы. Она даже погасила свечу, чтобы в темноте отдышаться и успокоиться, ведь она знала, что в Гражданскую отец руководил такой коммуной в Забайкалье. Возможно, на следующей странице ее ждет разгадка этого случившегося с ней погреба. Отдышавшись, зажгла свечу. Строчки побежали вприпрыжку. И вскоре она прочла, потом прочла еще раз и еще раз вслух: «Коммунары сначала думали определить интеллигенцию на строительство Дворца труда, но вмешался сам комиссар Шагаев. Коммуне нужны были доктор, учителя, библиотекарь …»

Сердце опять подпрыгнуло до горла. Он оставил эту тетрадь, чтобы она прочла об отце, а может, и о себе самой. И она бежала, задыхаясь, по строчкам, пока не добежала:

«Маша привела с собой девочку лет восьми.

- Это Нина, дочь товарища Шагаева.

- Здравствуйте, – прошелестела Нина.

- У Нины большие способности к рисованию. Товарищ Шагаев попросил меня с ней позаниматься.

Мельком я подумал: хорошо, что дочь Шагаева на попечении Маши. Личные отношения с правителем могут быть нам полезны.

Маша посадила девочку в углу, дала ей бумагу, карандаш, и мы забыли о ней».

Что это? Какая Маша, какой Анненков? Их не было в той деревне, не было в ее детстве! Конечно, она не могла помнить всех взрослых из своего детства, но все же не до такой степени, чтобы совсем забыть свою учительницу. Не было у них в школе никакой Марии Николаевны. И никакого Анненкова клубе не было, а он пишет:

«Каждый день эта девочка, Нина, рисовала с нами в мастерской, но не то, что обычно рисуют дети, не цветы, не кошек и собак и не домик. То есть дома она как раз рисовала, но объятые пламенем. И деревья рядом с домами горели, и трава. А вот людей на пожаре не было.

Маша давала Нине задания нарисовать яблоко, или кошку, или букет, но она рисовала горящий дом и клубы черного дыма».

Нина действительно брала уроки рисования у клубного художника, и он действительно отучил ее рисовать пожары, но это был пожилой человек, и звали его Прохор Васильевич.

Страницу за страницей штудировала Нина тетрадь, выуживая скупые строчки о себе. Об отце нашла гораздо больше, и многое из описанного совпадало с ее воспоминаниями. Например, отец в самом деле затеял строительство Дворца труда, но так и не достроил. И часть библиотеки Пермского университета отец отбил у белочехов и привез в деревню. Но в избе-читальне был другой человек, а вовсе не Николай Александрович, царь.

А уж когда она дошла до набега Азиатской конной дивизии, у нее даже зубы застучали и прошиб пот. Невыносимо читать о казни отца, о голове брата, отделенной от тела сабельным ударом, даже если точно знать, что этого не было. Но она прочла всю эту сцену до конца, в каждом абзаце ожидая найти описание собственной смерти. Но его не было. Анненков ни словом не обмолвился, куда делась Нина.

Когда эта чудовищная сцена отпылала, Нина отбросила тетрадь, погасила свечу и лежала в темноте несколько часов. Потом спала. И утром следующего дня заставила себя читать дальше в надежде, что Анненков вспомнит о ней. Он часто так делал: забегая вперед, что-то пропускал, а потом объяснял какие-то обстоятельства задним числом. Но про девочку Нину больше не упоминалось.

Был соблазн сразу заглянуть в конец, но что-то ее удерживало, и она покорно следовала за сюжетом и остановилась, только когда сошла лавина.

Из записок мичмана Анненкова 21 февраля 1919 года

Мы оказались в ловушке, размеры которой я хорошо себе представлял, потому что осмотрел это место еще два дня назад вместе с мушкетерами. Мы – это Государь, Царевны и я. Каракоев остался под лавиной, и Бреннера с нами не было. Ни Государь, ни Царевны не заметили, в какой момент он отстал и почему не проскочил «ворота» вместе с ними. Жив ли?