ОТМА. Спасение Романовых

Еще присутствовали три барышни. Одна, в солдатской шинели и фуражке, мордатая, – явно бывшая унтер-офицерша из женского штурмового батальона. Вторая – курсистка, о которой больше и сказать нечего. И третья – с рыжими волнистыми волосами, собранными в пучок под зеленой шляпкой. Сначала я видел только волосы и длинную шею, потому что она сидела впереди. Лицо увидел, только когда она вышла к председателю и повернулась к собранию, – худое, острое, с длинным подбородком. Глаза коричневые. Тонкая, плоская, высокая. И веснушки, конечно. И голос звонкий:

– Господа офицеры!

По рядам пробежал смешок.

– Вы из женского батальона, мадемуазель?

Все засмеялись. Повеяло казармой.

– Это еще что такое? – пробормотал Бреннер, поморщившись.

Рыжая не смутилась.

– Господа! Мне кажется или я в самом деле на заседании дамского филантропического общества? Нет! Это бабья сходка в базарный день!

Офицеры забубнили, задвигались. Рыжая продолжала, повысив голос до крика:

– Где ваша воля, организованность, здравый смысл наконец?! Государь и Августейшая Семья уже год в плену, в рабстве, а вы?! Вы только треплете языками. Вы, господин полковник, кто такой? Вы ни на что не годны! Есть здесь хоть кто-нибудь, способный к реальному действию?!

Конечно, за время двух революций все уже как-то попривыкли и к дамам в военной форме, и к стриженым революционеркам на трибунах, но все же такого никто не ожидал. Бедный френч вытаращил глаза.

– Кто-нибудь ездил в Тобольск? Пытался связаться с Государем?

Рыжая обвела присутствующих пламенеющим взглядом. Никто ей не ответил.

– А вы, полковник? Что лично вы сделали для освобождения Его Величества?

– Позвольте… – начал полковник.

– Ничего вы не сделали! Только собрания собираете!

Я услышал рядом, как Бреннер довольно внятно процедил сквозь зубы:

– Это что за пламенная институтка?

Рыжая тут же нацелилась на него:

– Вы что-то сказали?

– Мадемуазель, что вы несете? – сказал Бреннер громко и отчетливо. – Вы в самом деле ожидаете, что кто-то встанет и скажет «Да, я ездил в Тобольск, да, я связался с Государем»? Вам, кажется, неизвестно, что за такие действия теперь ставят к стенке.

Собрание загомонило одобрительно.

– Мне это известно! Но я полагала …

Бреннер перебил:

– Так вы провокатор?

– Я? Да как вы смеете?

– Но это же ясно. Кто еще может публично задавать такие вопросы?

– Я спрашиваю вас, чтобы разбудить! Побудить к действию! И заявляю, что готова оказать самое живейшее содействие, в том числе и финансовое, тем, кто хочет дело делать, а не митинговать по подвалам!

– А я утверждаю, что вы провокатор, – гнул свое Бреннер. – Кто может поручиться, что среди нас нет шпиона? А может, и вы сами в ЧК служите?

– А может, вы?

– Может, и я, – ничуть не смутился Бреннер. – Об этом и речь. Мы тут пришли с улицы, не зная друг друга, заговорщики хреновы! Это явная провокация с целью выявить монархистов. Предлагаю всем немедленно разойтись.

Он встал. Я тоже. Раздались одобрительные возгласы. И тут же кто-то скатился в подвал с улицы с криком «ЧК! Облава!»

Бежали, петляли по переулкам … Сзади хлопали выстрелы.

Где-то в проходном дворе Бреннер схватил меня за плечо и толкнул в темноту. Вслед за нами в подвал ввалились еще двое участников собрания. Затаились. Кто-то зажег спичку – пустое брошенное помещение. Собрали листы бумаги с пыльного пола, скрутили из них подобие свечей. Вот тут в трепетном гаснущем свете я и увидел двух офицеров рядом с Бреннером. Это были Лиховский и Каракоев. Огонек горящей газеты будто отбрасывал на их лица отсвет будущих пожаров, через которые нам предстояло пройти вместе. Так совершенно случайно сошлись мушкетеры, как нас потом назовут наши Принцессы.

Мы сразу же доложили друг другу, кто откуда и где служил: ротмистр Каракоев – кавалерист из Девятого драгунского Казанского полка, поручик Лиховский – авиатор Седьмого авиационного отряда. Когда услышали, что я тоже воевал в Галиции в Отдельном батальоне, сформированном из моряков, удивились.

– Это что – моряки в пехоте? – улыбнулся Лиховский.

– Соседи по окопам нас так и называли в шутку – морская пехота.

Мы оказались в том подвале, потому что душой болели за Романовых, и вскоре разговор естественным образом перешел на Государя, Государыню и Великих Княжон. И тут Лиховский первым рассказал свою историю.

– Вы счастливчик, поручик, – сказал Каракоев.

Ротмистру Каракоеву повезло меньше.

– А я только раз видел Государя и Марию Николавну. Она была шефом нашего полка и приезжала к нам на смотр. – Каракоев мечтательно покачал головой. – Проскакала вдоль строя на белом коне в нашей парадной форме. Чистый ангел. На приеме мне так и не удалось словом с ней перемолвиться, но я потерял голову навсегда.

– В каком году это было? – спросил я.

– В тринадцатом …

– Марии Николавне было тогда четырнадцать лет.

– Четырнадцать? – удивился Каракоев. – А выглядела вполне …

Он смутился, но тут же заспорил горячо:

– Ну, четырнадцать! Но это же образ, господа! Я влюбился в образ, платонически!

Помолчали.

– А я люблю Ольгу Николавну. – сказал Бреннер бесстрастно и отчаянно в то же время.