ОТМА. Спасение Романовых

– Хотя бы то, что мы ничего о нем не знаем. И он … следил за вами вчера, когда вы пели у реки.

– Вы уверены?

– Я слышал его.

– Слышали?

– Там, у реки … Он следил за вами …

– А вы что там делали?

– Я … охранял.

Мы подошли к реке, я забрал у нее ведро и зачерпнул воду в том самом месте, где они сидели.

– Так вы подсматривали за нами?

– Нет … Я слушал …

– Подслушивали, – усмехнулась Татьяна.

– Он был здесь. Вон там прятался.

Я с ведром шагнул от берега, но Татьяна не пошла за мной.

– Вы любите подглядывать, подслушивать. Я помню еще по яхте …

Я уже знал, что именно она сейчас мне припомнит. Стоял с ведром и ждал.

– Долговязая, нелепая фигура шныряла и пряталась по всем закоулкам яхты. Иногда сидим с сестрами на палубе, болтаем, и вдруг за бухтой каната или под лестницей какой-то шорох. Заглядываем, но уже знаем, что там юнга Лёня, Плакса-морячок, сложился вчетверо, навострил оттопыренные ушки и делает вид, что начищает медь или зашивает парусину …

Татьяна смотрела на меня с усмешкой, отнюдь не доброй. С чего вдруг? Я стоял с ведром как дурак.

– Однажды я застукала вас, юнга… – Она специально сделала паузу.

Я ждал с усмешкой.

– …Застала вас с подносом … рядом с каютами папа́ и мама́ … Вы помните?

Ну да, конечно … Я отнес бутылку коньяка в каюту министра двора, возвращался с подносом мимо каюты Государыни. Дверь была открыта. Я увидел Ее Величество сидящей на диване. Она задремала с вышивкой на руках. Ей тогда было тяжело с Алексеем, впрочем, как и всегда. Она недосыпала ночами, и иногда ее можно было увидеть дремлющей в кресле на палубе.

– Да … Вы стояли и смотрели на ее ногу между полами халата …

Да, черт возьми, смотрел! Смотрел! Мне было тринадцать лет! Я проходил мимо и увидел стройную ногу в чулке и подвязке …

– Вы пялились на ноги мама́ …

– Почему вы сейчас вспомнили об этом?

– Может, потому, что вы опять подглядывали? Ничего не меняется.

Мне захотелось окатить водой Ее Императорское Высочество Великую Княжну Татьяну Николавну. Я поставил ведро на землю.

– А я думала, вы меня обольете, – сказала она.

Я шагнул к ней и подхватил на руки. Ахнула – не ожидала. Я сделал еще шаг к воде, будто собрался бросить ее в реку. Крепко обхватила мою шею – поверила. Я держал ее над водой, легкую, упругую под платьем.

– Что вы делаете?

– Вы думаете, я подглядывал?

– Отпустите… – Ее губы были близко. И нахмуренные брови.

– Это вы говорите «подглядывал», а я говорю – «смотрел», – сказал я ей в серые дерзкие глаза. – Вы говорите «подслушивал», а я говорю – «слушал». Я слушал здесь голоса ангелов. И тогда, на нашем Корабле, я слушал голоса с небес … и видел вас в вышине сияющей!

– Отпустите сейчас же!

– Я люблю вас.

– Что?

Она уставилась на меня с таким изумлением, что мне стало обидно: неужели она никогда не замечала, как я смотрю на нее, или настолько высокомерна, что не предполагала во мне такой дерзости – влюбиться в нее.

– Отпустите меня наконец!

Я поставил ее на землю. Она шлепнула меня ладошкой по щеке, но вяло, будто в установленном порядке.

– Вы с ума сошли, Анненков? – Но в глазах интерес.

– Я подрос, Ваше Высочество.

– Переросток … недоросль …

Она пошла, не оглядываясь, к лагерю. Я взял ведро и поплелся следом.

Татьяна была на год старше меня. На Корабле в мои двенадцать, тринадцать, четырнадцать она меня не замечала – так мне казалось. Они с Ольгой тогда уже кружились на палубах в обществе корабельных офицеров. Что за дело им было до нелепого юнги-переростка. Даже Маша, Мария Николавна, почти ровесница мне, и та не водилась с юнгами. Только Настя, младше меня на три года, бегала за мной, но, как водится, ее внимание я ценил меньше всего. Я смотрел на Принцесс – да, смотрел! Потому что ничего прекраснее не видел тогда, да и после … И нечего стыдить меня!

Татьяна Николавна шагала впереди – легкая, неприступная, оскорбленная. Какого черта!

– А знаете, что я еще помню? – сказал я.

Ответа не последовало.

– Как-то я драил нижнюю палубу на баке, слышу шаги на верхней палубе. Двое. Он ей про любовь, про невозможность жизни без нее. Слышу по голосу – это мичман Коршунов. А кто же, думаю, она?

Татьяна оглянулась, и я увидел брезгливую гримаску.

– Слушайте, вы просто …

– Это были вы, Татьяна Николавна. Вы в ответ несли какой-то детский вздор о разочарованности в любви и невозможности личного счастья. Это в шестнадцать лет. И вдруг вы замолчали и как-то задышали … Я выглянул снизу и увидел, что бравый мичман прижал вас к фальшборту. О, что это были за лобзания! Я громыхнул ведром, и вы разбежались, как испуганные кот и кошка. А мичмана я возненавидел, проник в его каюту и измазал ваксой его белый парадный китель.

– Вы просто урод, Анненков! Вы знаете это?

– Скоро этот мичман куда-то делся с Корабля.

Я улыбался. Открыл для себя удовольствие немного побесить божество. Забавно это было и ново.

В лагере Лиховский посмотрел на нас волком, что-то выговаривал Татьяне, но она быстро отшила его. Мне он ничего не сказал.

Июль 1918 года Восточная Сибирь