Отныне и навсегда

Они занимались любовью, а солнце еще светило ярко, и его тепло согревало ее тело.

Наступал вечер, но было по-прежнему светло — день словно и не собирался уступать место ночи. Аллина решила починить старые занавески, которые она нашла на полке в шкафу; Конэл тем временем делал наброски, а пес дремал, свернувшись калачиком на полу.

У нее необыкновенно выразительное лицо, подумал Конэл. Сейчас, когда Аллина сидела и шила, оно было мечтательным. Все чувства сразу отражались в этих нежных светло-серых глазах. Волшебные огоньки еще не вспыхнули в них. Но когда в ней проснется колдунья, любой мужчина, на которого она посмотрит, окажется под действием ее чар.

Как легко она вошла и обосновалась здесь — в его душе, в его доме, в его жизни! Не нарушая ритма его существования, подумал он, и с таким удовольствием. И как легко было бы обосноваться в ее душе, в ее жизни. Несмотря на резкие вспышки страсти и желания, в ее душе царил покой.

Что ему делать с ней? Что ему делать с теми чувствами, которые она вызвала в его душе? И откуда ему знать, истинные ли это чувства?

— Конэл? — негромко позвала Аллина. Его беспокойные мысли передавались ей, словно неведомый гул, дрожащий в воздухе, словно предостережение. — Неужели ты не можешь отвлечься от этого на какое-то время? Неужели ты не можешь подождать и узнать ответ?

— Нет! — Конэл был раздражен тем, что ей удалось понять его настроение, несмотря на молчание. — Это ты позволяешь всем изменять свою судьбу, но я такого не допущу!

Иголка в ее руке вздрогнула, словно от удара, но затем плавно задвигалась.

— Да, ты прав. Я всю свою жизнь пыталась доставить удовольствие тем, кого люблю, и это ни к чему не привело. Они не так сильно меня любят, чтобы принять такой, какая я есть.

Конэл ощутил, как у него внутри все сжалось — словно он оттолкнул Аллину, вместо того чтобы поддержать.

— Аллина!

— Да нет, все в порядке. Они действительно в глубине души меня любят, просто не совсем так, как я люблю их. Они ждут от меня того, на что я не способна, а может, я не настолько хочу этого сама, не прилагаю для этого никаких усилий. Но я не могу сдерживать свои чувства. Я по-другому устроена.

— А я могу! — Конэл встал и прошелся по комнате. — Это вопрос не чувств, но самой сущности человека. Я не могу и не буду идти у кого-то на поводу! Так быстро ты смогла взволновать меня больше, чем это возможно…

— И поэтому ты не веришь в любовь… в то, что происходит между нами, — Аллина кивнула и, закрепив нить, отложила иголку. — Вполне благоразумно.

— Да что ты можешь знать о благоразумии?! — резко спросил Конэл. — Ты, черт возьми, самая неблагоразумная женщина из когда-либо виденных мной!

Она слегка улыбнулась в ответ, лицо ее прояснилось:

— Намного проще распознать благоразумие, если у тебя его почти нет.

Губы Конэла скривились, но он сел.

— Как ты можешь быть настолько спокойной в такой момент?!

— Я провела здесь два самых замечательных дня в своей жизни, самых волнующих, самых прекрасных! — Аллина раскинула руки. — И ничто не сможет лишить меня этого счастья, потому что оно уже принадлежит мне. У меня будет еще один такой день, еще один долгий и прекрасный день. Так что… — она встала и потянулась. — Думаю, я выпью бокал вина, выйду из дома и подожду, пока покажутся звезды.

— Нет, — Конэл взял ее за руку и встал, — вино принесу я.

Это была великолепная ночь. Небо чистое, как стекло. Волны набегали на берег и отступали, разбивались о скалы, разлетались брызгами, сверкая, словно драгоценные камни.

— Тебе стоило бы поставить здесь скамейки, — начала Аллина, — гнутые, с высокими спинками скамейки из кедра — в такую погоду они будут серебристыми.

Конэл задавался вопросом, почему он сам об этом не подумал, ведь он так любит сидеть и смотреть на море.

— А что еще ты сделала бы на моем месте?

— Ну, я поставила бы возле скамеек большие горшки и заполнила их цветами — большими и пышными. Темно-синие глиняные горшки, — сказала она и посмотрела на него искоса. — Ты можешь их сделать сам.

— Думаю, да. Цветочные горшки… — эта идея изрядно позабавила Конэла. Никто и никогда еще не хотел, чтобы он лепил цветочные горшки. Он глотнул вина, провел рукой по волосам девушки и вдруг понял, что ему будет приятно сделать эти горшки, видеть, как она будет им рада.

— Темно-синие, — повторила Аллина, — чтобы их цвет гармонировал с цветом ставень, когда они будут перекрашены той краской, которую я нашла в комнате, где стоит стиральная машина.

— Значит, я еще и ставни буду красить?

— Нет-нет, твои таланты слишком возвышенны для такой простой работы. Ты будешь делать горшки — прочные горшки! — а я буду красить ставни.

— Я замечаю, когда надо мной смеются!

Аллина лукаво подмигнула ему и направилась к воде.

— А ты знаешь, чем я должна была заниматься сегодня вечером? Я должна была работать с диапроектором во время проведения лекции о поселениях эпохи мегалита, которую читает Маргарет после ужина.

— Ну что же, тебе стоило немалых усилий уйти от этого, не так ли?

— Мне об этом можешь не рассказывать! Ты знаешь, что я собираюсь делать вместо этого?