Оторванный от жизни

Дружелюбный санитар не только проявлял больше мудрости, чем управляющий, но еще был более высокоморальным человеком, чем его начальник – помощник врача. Три раза этот человек обращался ко мне очень «холодно» и по крайней мере однажды нагрубил мне. Когда это произошло, я был слаб физически и душевно. Мои ноги отекли и все еще были закованы в гипс. Я был нем и бормотал ругательства только иногда – когда меня заставляли делать что-то против воли.

Однажды утром в мою палату вошел неизвестный мне врач.

– Доброе утро! Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Я ничего не ответил.

– Разве ты не чувствуешь себя хорошо?

Я не ответил.

– Почему ты не разговариваешь? – раздраженно спросил он.

Я снова не ответил, но бросил презрительный взгляд, который сам по себе оказался красноречив. Вдруг, совершенно без предупреждения, словно раздражительный ребенок, запертый в комнате и решивший позабавиться с подушкой, он схватил меня за руку и рывком поднял с кровати. К счастью, еще не сросшиеся кости лодыжек и ног нельзя сломать вновь. И это поступок человека, надевавшего на меня муфту, чтобы я себе не навредил!

– Почему ты молчишь? – снова спросил он.

Да, с ответом я затянул, но с удовольствием отвечу – отправлю ему эту книгу, если он даст мне свой адрес.

Мне не кажется приятным клеймить врачей за жестокость и непрофессионализм, поскольку даже самый плохой человек на свете, несомненно, все равно сделал что-то хорошее. Но среди них есть такие, что причиняют боль беспомощным безумцам. А еще есть такие, кто слишком долго наживается на несчастьях других людей, как владелец этого медучреждения. «Платите или кладите вашего родственника в общественное заведение!» – гнусавит он перед госпитализацией. «Платите или выметайтесь», – жестко твердит он, когда узнаёт, что финансовые ресурсы семьи истощены. Позднее мне стало известно: этот властолюбивый человек хвастался тем, что зарабатывает 98  000 долларов в год. Двадцать лет спустя он оставил наследство в размере полутора миллионов. Некоторая часть денег, выжатых из пациентов и их родственников в прошлом, может спасти страдальцев в будущем, поскольку, согласно его завещанию, несколько сотен тысяч долларов будут в распоряжении заведения.

IX

Именно в санатории мои щиколотки восстановились настолько, что они были почти такими же, как раньше. Их действительно хорошо лечили; но поскольку сегодня мне разрешают гулять, бегать, танцевать и играть в теннис и гольф, как и тем, кто не страдал от подобных травм, мне почти приятно вспоминать часы пыток, проведенные в первых попытках ходить. С момента перелома прошло пять месяцев, и мне разрешили – а вернее, меня даже заставили – поставить ноги на пол и попытаться пройтись. Щиколотки все еще были опухшими – даже без нагрузки – и ужасно чувствительными к любому давлению. В период между днем, когда я их повредил, и тем, когда я снова стал разговаривать (два года спустя), я не задал ни единого вопроса по поводу того, смогу ли я снова ходить. Я даже не думал, что это случится естественным путем. Желание докторов поставить меня на ноги, по моему мнению, было происками полицейских, и, разумеется, я считал, что мой лечащий врач – один из них. Если бы мне было в чем признаваться, я точно выложил бы все под этой ужасающей пыткой. Миллионы иголок, коловших мой мозг перед нервным срывом, теперь сконцентрировались на ступнях. Если бы пол был усеян скальпелями, вряд ли мне стало бы больнее. Несколько недель мне требовалась помощь при любой попытке ходить, и каждый раз я проходил через тяжкое испытание. На обеих ногах от ужасной боли появлялись капельки пота. Я считал, что суд, заключение и казнь за мои бесчисленные преступления против себя – лишь вопрос времени, и думал, что попытки поставить меня на ноги и помешать мне быть калекой то жалкое время, что мне оставалось, – совсем не акт добродетели.

Управляющий был бы куда более гуманным человеком, если бы строжайшим образом не запретил использовать специальное приспособление, которое удерживало мои ноги в горизонтальном положении, когда я садился, пока с меня не сняли гипс. Он заявил, что я должен был класть ноги сам и не поднимать их, и неважно, болели они или нет. Разумеется, боль оказалась сильной, когда кровь начала снова свободно циркулировать по тканям, отвыкшим от ее давления. Мои страдания были столь очевидны, что санитар проигнорировал указания доктора и помогал мне втайне. Он на несколько минут вынимал запрещенное приспособление, постепенно увеличивая интервалы, до тех пор, пока я не смог обходиться без него. Прошло совсем немного времени, и вот уже каждый день в течение нескольких недель меня заставляли сначала ковылять, а потом ходить по палате и возвращаться обратно к постели. Дистанция увеличивалась по мере уменьшения боли, пока я и вовсе не смог ходить, не испытывая дискомфорта. Еще по меньшей мере два месяца после того, как мои ноги коснулись пола, меня приходилось носить вверх и вниз по лестнице на руках, и долгое время я опирался при ходьбе на всю ступню.