Оторванный от жизни

Я уже описывал случай, как помощник врача по каким-то своим причинам запретил мне писать поздравительное письмо отцу, таким образом не только злоупотребив властью и проигнорировав всяческие приличия, но – сознательно или бессознательно – задушив здоровый импульс. Наверное, было неудивительно, что такое случится, пока я находился в «Стойле». Однако где-то четыре месяца спустя, когда я жил в одном из лучших отделений, случилось подобное, хотя и менее заметное происшествие. В то время я был уже практически нормален, и меня собирались выпустить в течение нескольких месяцев. Ожидая возвращения в свой старый мир, я решил возобновить некоторые отношения. Соответственно, брат по моей просьбе проинформировал нескольких друзей, что я буду рад получать от них письма, и вскоре они последовали этой просьбе. Тем временем доктору сказали, что все письма должны быть отданы мне. Некоторое время он так и делал, не прибегая к цензуре. Как и ожидалось, после почти трех лет без переписки я находил огромное удовольствие, отвечая моим вышедшим на связь друзьям. Но некоторые из этих писем, написанные с целью снова занять положение в мире здоровых людей, были уничтожены врачом. В то время мне никто об этом и словом не обмолвился. Я вручал ему незапечатанные письма, чтобы он отправил их сам. Он не отправлял их и не пересылал моему опекуну, как следовало, хотя ранее согласился делать так со всеми письмами, содержание которых не мог одобрить. Прошел целый месяц, прежде чем я узнал, что мои друзья не получали ответов. Тогда я обвинил доктора в том, что он их уничтожил, и он с запоздалой честностью признался в этом. В качестве объяснения он сказал, что не одобрял чувства, выраженные в них. Еще одно вопиющее событие произошло с письмом, которое пришло в ответ на то, что я отправил втайне. Человек, которому я писал, с которым мы дружили много лет, позднее сообщил мне, что написал ответ, но я его так и не получил. Не получил его и мой опекун. Я абсолютно уверен, что письмо дошло до больницы и там его уничтожили; в противном случае я не стал бы поднимать этот вопрос. Но, конечно, поднимать его приходится бездоказательно – без признания человека, чей поступок в мире здоровых людей считается гнусным и даже преступным.

Таким образом, мне не надо распространяться о причинах, по которым мне пришлось контрабандой посылать письмо губернатору штата с жалобами и просьбой действовать. Это письмо я сочинил вскоре после моего перевода из отделения для буйных. Насилие все еще было свежо в моей памяти, и ужасающие сцены были подпитаны докладами друзей, по-прежнему там находившихся. С этими моими «частными детективами» я общался вечерами, когда все собирались для развлечений в других местах. От них я узнал, что с тех пор, как я покинул отделение, насилия стало еще больше. Поняв, что мой крестовый поход против насилия над пациентами пока что не принес никаких результатов, я решил перескочить через несколько инстанций и напрямую написать действующему главе больницы – губернатору штата.

Письмо, которое я написал 12 марта 1903 года, так его взволновало, что он немедленно начал официальное расследование по некоторым моим обвинениям. Несмотря на многословность, необычную форму подачи и то, что при других обстоятельствах можно было охарактеризовать как дьявольское бесстыдство и фамильярность, мое письмо, как сказал мне губернатор несколько месяцев спустя, «звучало правдиво». Сочинить его было просто: очень просто – я писал под давлением правды, и само письмо стало детищем спонтанности.