Оторванный от жизни

Поступая, как мне казалось, хитро, но при этом говоря правду, я продолжил: «Мне очень нужны деньги, и, если бы я захотел, я мог бы продать информацию „Нью-Йорк Ворлд“ или „Нью-Йорк Джорнал“ за большое вознаграждение. Но я не хочу представлять Коннектикут как какую-то дыру Несправедливости, Зла и Безумия. Если эти факты появятся в прессе сейчас, Коннектикут будет иметь дурную репутацию в сравнении с братскими штатами. Те воспользуются положением Коннектикута и искоренят насилие до того, как их призовут к ответу. Поскольку подобное происходит по всей стране, Коннектикут не должен быть раскритикован, когда это вскроется; я имею в виду нечеловеческое отношение к тем, кто когда-то были людьми. Если, чтобы заставить вас действовать, необходима огласка (а я надеюсь, что мне не придется сделать подобное), я прибегну к предписанию habeas corpus [14] и, убедив суд присяжных, что я здоров, докажу, что вы некомпетентны. Раз уж вы позволили подобному ветреному реформатору протащить позор Коннектикута в суд, вы точно некомпетентны».

Кстати, по некоторым причинам было очевидно, что в то время я не попытался бы убедить суд присяжных в том, что здоров. Если бы я рассказал им про свой амбициозный план реформы, меня бы немедля возвратили в больницу. Однако этот план был довольно здрав и осуществим, как показали последующие события. Просто он завладел мной, когда мое воображение было раскалено добела, и мне хотелось атаковать эту проблему с компрометирующей меня энергией и на протяжении некоторого времени столь неубедительным образом, что все это закрывало разумность моей цели.

Я закончил письмо так: «Нет сомнений в том, что вы сочтете части этого письма достаточно „наглыми“. Я приношу извинения за подобные строки, но у меня есть Удостоверение Безумца, и я не колеблясь говорю, что думаю. Какой в этом смысл, если я и так заперт, как преступник?

P. S. Это конфиденциальное письмо и должно быть возвращено автору по его просьбе».

В конце концов, письмо было перенаправлено моему опекуну, и теперь оно вновь у меня.

В результате моих действий губернатор немедля допросил управляющего заведением, в котором меня мучил Джекил-Хайд. До того как он изложил все мои обвинения против помощника, доктор и не подозревал, что меня пытали. Управляющий гордился своим заведением. Он чувствительно отнесся к критике и естественным образом постарался смягчить обвинения, выдвинутые против его подчиненного. Он сказал, что я был очень сложным пациентом, и это была правда; я всегда умудрялся делать вещи, которые волновали тех, кто был за меня в ответе. Словом, я привнес в ситуацию то, что назвал «таинственным образом разумным поведением».

Губернатор не встречался лично с помощником врача, который плохо ко мне относился. Если тому и сделали выговор, это было на совести управляющего.

В моем письме губернатору я уделил гораздо больше внимания насилию, которому подвергся в частном заведении, чем условиям содержания в больнице штата, где находился в тот момент. Это могло повлиять на то, как он поступил, вернее сказать – на то, что он сделал. Как бы там ни было, в отношении больницы штата не было предпринято никаких действий. Как я узнал позднее, перед тем как покинуть больницу (я лично спросил у них об этом), официальным лицам не было выслано предупреждения.

И хотя мое письмо не повлекло официального расследования, в целом результаты были. Естественно, я с большой долей удовлетворения сообщил докторам, что перехитрил их, и с еще большим удовлетворением наблюдал, как облеченные властью пытаются, пускай даже временно, защитить беспомощных пациентов от жестокости санитаров. В тот момент, когда врачи поверили, что я, минуя их, послал письмо протеста губернатору штата, они начали защищаться с энергией, родившейся из понимания того, что они наделали. Руководство так и не призналось, что стало действовать из-за моей успешной хитрости, но факт остается фактом: нескольких санитаров обвинили в жестокости, и это было доказано, после чего их немедленно уволили, и на некоторое время насилие по отношению к пациентам прекратилось. До этого же я четыре месяца протестовал совершенно напрасно. Пациенты, остававшиеся в отделении для буйных, сообщили мне, что после моего письма у них более-менее воцарилось спокойствие.

XXVII

Мне не удалось заставить губернатора расследовать происходящее в больнице штата, и я убедился в том, что не могу проводить реформы до тех пор, пока не обрету свободу и не верну себе положение в своем старом мире. Поэтому я оставил роль активиста и, за исключением редких вспышек праведного гнева из-за особо вопиющих случаев насилия, которое мне случалось наблюдать, вел себя как человек, который доволен жизнью.