Оторванный от жизни

В тот вечер гости почтили меня своим присутствием, как мы и договаривались. Пару часов мы обсуждали ситуацию, царившую в сфере бизнеса, и дела в целом. Потом один из них прямо сказал о моем обещании рассказать кое-что по определенной теме, природы которой он на тот момент не знал. Я немедленно решил, что лучше всего будет «взять быка за рога», сообщить о своих планах и при необходимости разорвать связь с фирмой, если руководство принудит меня выбирать (именно в таких терминах я и думал об этом) между ними и Человечеством. Я изложил свой план; и хотя во время своей речи я, наверное, выказал много эмоций, мне не кажется, что я хоть раз переступил границы того, что казалось здоровым энтузиазмом. Начальство согласилось с тем, что мои цели достойны, что я безо всяких сомнений смогу сделать многое для тех, кого оставил позади в страдании. Единственное, они предупредили меня, что я слишком спешу, и выразили мнение, что я провел в бизнес-среде не так много времени, чтобы суметь убедить богатых и влиятельных людей взяться за мой проект. Один из моих гостей очень уместно заметил, что у меня нет средств, чтобы быть филантропом, и на это возражение я сказал, что собираюсь лишь поставлять идеи тем, кто может их осуществить. Разговор закончился ко всеобщему удовольствию. Начальники сказали, что у них нет личных возражений против того, что я буду заниматься своим проектом и при этом работать у них. Они просто попросили меня «двигаться потихоньку»: «Подожди, пока тебе не исполнится сорок», – сказал один из них. Тогда я подумал, что, возможно, так и сделаю. И, возможно, все получилось бы именно так, если бы события двух последующих дней не направили меня в сторону более раннего исполнения дорогих моему сердцу планов.

На следующий день, 4 января, я сдержал слово и поехал домой. Тем вечером я долго разговаривал с братом. Я не подозревал, что я, человек, способный вести дела с банкирами и несколько часов подряд общаться с начальством, не вызывая сомнений по поводу своего умственного состояния, подпаду под подозрение собственных родственников. Никто и не был взволнован – за исключением брата, прочитавшего мое чересчур замечательное письмо. После вечернего разговора он ушел домой, походя заметив, что увидится со мной утром. Это обрадовало меня, потому что я был разговорчив и мне хотелось поговорить с интересным собеседником.

Когда мой брат вернулся на следующее утро, я с готовностью принял его предложение пойти в его офис, где мы могли бы поговорить без страха быть прерванными. Прибыв туда, я спокойно уселся и приготовился доказывать необходимость моего проекта. Едва я успел «открыть огонь», как в комнату вошел незнакомец – молодой человек большого роста, с которым брат меня познакомил. Инстинктивно я понимал, что эта третья сторона появилась не случайно. В глаза мне сразу бросились темно-синие брюки – помимо них, незнакомец был одет совершенно обычно. Этого было достаточно. Ситуация прояснилась настолько, что последовавшие объяснения были излишними. Словом, я был под арестом или в опасности немедленного ареста. Было бы неправдой сказать, что я совершенно не был взволнован, поскольку я и не догадывался, зачем брат привел меня к себе в офис. Но могу утверждать, что из нас троих я вел себя спокойнее всех. Я знал, что делать дальше, а вот мой брат и представитель закона могли только гадать. Дело было вот в чем: я ничего не сделал. Я остался спокойно сидеть в ожидании вердикта, который, как я хорошо понимал, мой брат с присущей ему решимостью уже приготовил. С заметным усилием (как он сказал мне позже, ситуация была одной из самых трудных в его жизни) он сообщил мне, что накануне поговорил с докторами, которым я так удачно показался неделей ранее. Все согласились, что я был в состоянии эйфории, которая могла как усилиться, так и сойти на нет. Они заключили, что меня нужно убедить добровольно лечь в больницу и пройти лечение, а при необходимости – положить туда силой. Этому совету мой брат и последовал. Хорошо, что дело обернулось именно так. Хотя я знал, что нахожусь в ненормальном состоянии ума, у меня не было четкого понимания того, что мне нужны лечение и ограничение свободы, поскольку та может и дальше распалить уже и без того возбужденное воображение.