Оторванный от жизни

Держа это в уме, я стал не только читать и писать. Мне было важно понять, чем является это желание: частью меня, проявлением болезни или просто прихотью. Я решил, что стоит проверить собственные чувства с помощью литературы, а эмоции, испытанные в пылу сочинения, – тем, что записывали успешные писатели. Я полагал, что это поможет мне во всем разобраться. В то время я читал несколько книг, которые могли бы послужить базой для моих выводов, но мне хватило времени проанализировать и записать в дневнике мысли лишь об одной книге – «Граф Биконсфилд: афоризмы и высказывания». Следующие отрывки за авторством Дизраэли я переписал в дневник с некоторыми комментариями.

«Помни, кто ты есть, и помни, что твой долг – преуспеть. Провидение дало тебе многое. Помни о том, что ты рожден сделать великие дела». Это я интерпретировал приблизительно в том же духе, что и 45-й псалом ранее.

«Благородные амбиции, высочайшие и лучшие стремления должны рождаться в сердце и организовываться в мозгу, и это не позволит человеку быть довольным до тех пор, пока его умственные силы не будут признаны его расой; должны рождаться и желания, которые сделают жизнь окружающих лучше».

«Авторы создают мнение».

«То, что кажется катастрофой, часто является удачей».

«В прогрессивной стране перемены неизбежны. Перемены постоянны». («Тогда почему, – отметил я, – нельзя совершить перемены, которые я предлагаю?»)

«Автор, как мы всегда должны помнить, – существо особенной организации. Он рождается со склонностью внутри себя, которая неодолима, с предрасположенностью, которой он никак не может избежать, и неважно, приведет ли она его к сложным изысканиям эрудиции или заставит войти в страстную и неукротимую атмосферу воображения».

«Это, – написал я (через день после прибытия в больницу), – справедливый диагноз моего случая на сегодняшний день, принимая во внимание, конечно, что автор – тот, кто любит писать и может писать с легкостью, даже если то, что он говорит, не имеет литературной ценности. Мое прошлое доказывает, что у меня особенная душевная организация. Два с половиной года я желал достигнуть успеха в литературных делах. Я думаю, что, принимая во внимание то, что я чувствую сегодня, никто не может помешать мне писать. Если бы мне пришлось делать выбор между успехом на поприще бизнеса и неясными перспективами на поприще литературы, я бы с радостью выбрал последнее. Я много раз читал об успешных авторах, которые учились писать и с помощью трудолюбия оттачивали свои идеи. Если эти люди преуспели, так почему же человек, рискующий быть разорванным на части от избытка идей и воображения, не должен преуспеть в том же, учитывая, что он может изложить эти идеи на достаточно понятном английском языке? Он должен преуспеть – и преуспеет».

Следовательно, не откладывая в долгий ящик, я начал практиковаться и экспериментировать и через несколько месяцев появились первые плоды моего труда. Я был достаточно мудр, чтобы осознать преимущества своего положения: меня не раздражали перерывы на работу, которые мне пришлось бы делать, не будь я в больнице, и я наслаждался определенной степенью свободы, которую редко испытывают люди, не состоящие под опекой. Когда мне хотелось читать, писать, говорить, гулять, спать или есть, я делал это. Я ходил в театр, когда этого просила душа, – в сопровождении санитара, конечно, который в таких случаях играл роль закадычного друга.

Друзья заходили ко мне, чтобы повидаться, и приглашали меня (или же я выдвигал это предложение) на ужин за стенами моей «кельи». На одном из таких ужинов произошло нечто, проливающее свет на мое состояние. Друг, в чей плен я попал по собственному желанию, пригласил нашего общего приятеля на вечеринку. Тот не слышал, что недавно я снова попал в больницу. По моему предложению друг, знавший о моем положении, согласился не упоминать о нем до тех пор, пока я сам не затрону эту тему. В нашей встрече не было ничего странного. Мы и раньше собирались вот так, экспромтом. Мы поужинали и, как это принято у друзей, стали обмениваться мыслями, которые свидетельствуют о близости говорящих. Во время нашей беседы я повернул тему так, что возникла возможность обсудить, что я снова заболел. Ни о чем не подозревающий приятель с презрением отмел эту идею.

– Если бы я сказал тебе, что считаюсь безумным и ненормальным, а после встречи прямиком направлюсь в больницу, где официально лечусь, и останусь там, пока врачи не решат, что я готов выйти на волю, что бы ты ответил?

– Я ответил бы, что ты прирожденный лжец.

Это дружеское оскорбление я воспринял с удовольствием. На самом деле это был вовремя сказанный, воодушевляющий комплимент, силу которого его автор никак не мог понять, пока другой мой друг не подтвердил мое заявление.