Оторванный от жизни

Деловые обязательства требуют того, чтобы я уехал отсюда в следующий понедельник. Если вы желаете связаться со мной, напишите на адрес этого отеля, и эта весть быстро достигнет меня.

С уважением

Клиффорд Бирс.

В течение часа я получил ответ, в котором мистер Чоат сообщал, что готов встретиться со мной у него дома в десять утра на следующей день.

В назначенное время дверь, которую я отомкнул при помощи ручки для письма, распахнулась передо мной, и меня провели к мистеру Чоату. Он был сама любезность, но со значением указал на пачку писем, ожидавших ответа. Я понял намек и за десять минут кратко обрисовал свои планы. Назвав мой проект «похвальным», мистер Чоат сделал предложение, которое принесло результаты. «Если вы подадите свои идеи в письменном виде, – сказал он, – я буду рад прочесть вашу рукопись и содействовать вам по мере сил. Чтобы полностью рассмотреть вашу схему, понадобится несколько часов, а занятые люди не могут уделить вам много времени. Но они могут прочесть вашу рукопись на досуге».

Таким образом, именно мистер Чоат, пригласив меня на встречу, поспособствовал ранней реализации моих планов. Спустя неделю я начал писать данное произведение. Я уехал из Бостона в менее привлекательный Вустер и не планировал писать. Но в тот самый день, найдя полтора часа свободного времени, я решил попытать счастья с Музой и заставить себя доказать, что мое перо – и в самом деле «трость скорописца». Я был в этом городе первый раз и пошел в школу стенографии, где заручился помощью молодого человека, который, хоть и был не очень умел в своем мастерстве, куда с большей легкостью подхватывал мысли, чем я в то время их формулировал. За исключением пары обычных писем, я никогда раньше не диктовал стенографисту. После того как я заполучил его внимание, кратко обрисовав свою прошлую карьеру и настоящие цели, я работал без определенного плана или черновика, не делал сноски на информацию. Поэтому я перескакивал с мысли на мысль и только в общем придерживался хронологии. Но дело того стоило: я получил материал, которому в будущем смог бы придать форму. Этим я занимался три-четыре часа в день в течение пяти недель.

Так вышло, что мистер Чоат прибыл в тот же отель, где поселился и я, так что работа, на которую он меня вдохновил, проходила совсем рядом с ним, чуть ли не в его присутствии. Я старался не попадаться ему на глаза, чтобы он не решил, что я «свихнулся» на почве реформ и собрался отнять все его свободное время.

По мере того как шла работа, мне становилось все проще. Более того, вскоре я позвал на помощь еще одного стенографиста, чтобы лучше улавливать мои мысли. Эта прекрасная производительность труда заставила меня взять паузу и снова диагностировать свое состояние. Я не мог не узнать симптомов, едва отличимых от тех, что появились у меня восемь месяцев назад, когда было решено временно ограничить мою свободу. Но напасти научили меня. Я не стал прерывать написание своего текста, который вот-вот должен был закончиться, а решил воспользоваться отпуском и остаться за границей своего родного штата, чтобы добрые, но чересчур активные родственники не волновались понапрасну и чтобы я не был ограничен в свободе. Я был совершенно не уверен в том, до какой степени возбудится мой разум в результате столь продолжительной деятельности; но я и не заботился об этом, раз был в состоянии закончить свою задачу. Однако я знал пословицу «что упало, то пропало» и решил оставаться в своей литературной крепости, чтобы не потерять преимущество. Мои намерения только усилились благодаря определенным идеям, близким сердцу Джона Стюарта Милля, о которых он написал в эссе «О свободе». Я уже читал его и теперь перечитал с интересом, рожденным из личного опыта.

Наконец, первый черновик большей части моей истории был закончен. После своевременной оплаты (поскольку, в соответствии с традициями этого ремесла, я истощил свои ресурсы) я отправился домой со вздохом облегчения. Несколько месяцев я провел под грузом осознанного обязательства. Моя память, заполненная информацией, которая при правильном использовании могла бы, как я думал, осветить и даже спасти жизни несчастных, была для меня словно ваза, которую нужно нести на голове и чья красота оставалась под вопросом. Все пять предыдущих недель я осторожно вытаскивал мысли из их логова по одной – до тех пор, пока бремя не упало с моих плеч и могло быть использовано для влияния на общественное сознание.