Оторванный от жизни

Если я произвел столь хорошее впечатление на близкого человека в период, когда испытывал эйфорию, неудивительным стало и то, что впоследствии я поговорил с незнакомцем – кассиром местного банка – и не выдал состояния своего ума. Если рассматривать бизнес-переговоры, они стояли особняком. Санитар стоял у двери, и я, человек, проходящий официальное лечение в психиатрической больнице, зашел в комнату в банке и побеседовал со здравомыслящим банкиром. Этот разговор имел влияние на последующие переговоры, которые привели к заключению сделки в сто пятьдесят тысяч долларов.

В день, когда я снова лег в больницу, я зашел в местный отель и раздобыл немного письменных принадлежностей с его символикой. Используя их при написании личных и деловых писем, я умудрился скрывать свое состояние и местонахождение почти от всех, за исключением близких родственников и нескольких друзей. Мне нравилось вести эту совершенно законную двойную жизнь. Я смотрел на ситуацию с юмором, и не зря. Я часто улыбался, когда заканчивал письмо подобными двусмысленными предложениями: «Важные дела заставляют меня оставаться здесь на неопределенный период времени», «Возникла ситуация, из-за которой я вынужден отложить поездку на юг. Как только я подпишу один контракт (контракт с моим разумом), я снова двинусь в путь». На данный момент мало кто из моих друзей и знакомых знает, что в январе 1905 года я был в частичном изгнании. Как я уже признался, я хотел скрыть этот факт не потому, что тема безумия была для меня чувствительной. Позднее мои действия оправдало то, что, получив свободу, я смог безо всякого смущения снова заняться работой. В течение месяца после того, как я добровольно лег в больницу, то есть в феврале, я поехал в командировку на Средний Запад и юг, где и оставался до следующего июля. В это время я чувствовал себя отлично и с тех пор остаюсь в добром здравии.

В то время, когда моя карьера прервалась во второй раз, я получил в свое распоряжение аргументы, подтверждающие, что так называемые безумцы – это результат человеческого фактора, и потенциальный безумец может спасти свой разум, если ему повезет, если к нему будут относиться по-доброму, благоразумно. На такое отношение имеет право любой, кто находится на грани сумасшествия. Хотя во второй период эйфории я никогда не был в столь отчаянном настроении, как в первый, после излечения от депрессии в августе 1902 года, я был настолько склонен к возбужденному настроению, что если бы администрация попыталась навязать мне свою волю, я бы выбросил всю свою скромность к чертям. Я рассказал им краткий афоризм, который придумал во время первого периода эйфории. «Вам стоит лишь нажать кнопку Несправедливости, – сказал я, – как я сделаю остальное!» Я действительно верил в то, что говорю, потому что страх наказания не может сдержать человека, находящегося в хватке эйфории: он становится сорвиголовой.

Самоконтроль был вызван чувством благодарности. Доктора и санитары относились ко мне как к джентльмену. Следовательно, нетрудно было доказать, что я таков на самом деле. Любую прихоть рассматривали с такой вежливостью, что я принимал отказ со здравым спокойствием. Помимо тонизирующих средств средней силы, я не принимал никаких лекарств, кроме самого полезного – доброты. Я чувствовал, что, будучи пленником, все еще могу делать так, чтобы другие исполняли свои обязательства, и это заставляло меня понимать, что нужно сделать, и было постоянным источником восторга. Доктора, доказав свое право на ту уверенность, что я робко возложил на них, когда снова лег в заведение, без особого труда убеждали меня в том, что временное сокращение моих прав пойдет мне на благо. Они все проявляли постоянное желание доверять мне. В ответ я верил им.

XXXI

Покинув больницу и возобновив путешествия, я был уверен, что какой-нибудь журнал или газета с готовностью позволит мне провести мою кампанию при неустойчивом финансовом положении. Но подход бабочки-однодневки не был мне близок. Эти вредные образования – Отсутствие компетентности, Насилие и Несправедливость – нужно было не сре́зать, а выкорчевать. Следовательно, я держался за свою решимость написать книгу – орудие атаки, которое жжет и режет столько времени, сколько нужно. Так как я знал, что мне все еще нужно научиться писать, я много времени обдумывал свою задачу. Я планировал сделать две вещи: во‑первых, сформулировать нужные мысли в ходе дискуссии. Для этого я собирался рассказывать историю моей жизни встреченным в путешествии людям, которые вызывали у меня доверие. Во-вторых, пока тема книги формировалась у меня в уме, тренироваться, начав кампанию по рассылке писем. Я сделал и то и другое, как могут подтвердить некоторые мои добросердечные друзья, вынужденные выслушивать самые худшие части моей письменной и устной речи. Я не боялся быть скучным и мало сомневался, возлагая все это на отзывчивых слушателей; возможно, потому, что был твердо уверен: человек, способный помочь многим, должен рассчитывать на помощь хотя бы нескольких людей.