Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

Общественное мнение казацких поселков терроризовало старших казаков так сильно, что во все полки разослан был, по выражению коммиссарской реляции, очень горячий универсал, в котором казацкий гетман Томиленко повелевал, под смертною казнью, чтобы все полки днем и ночью собирались «как на гвалт», и прибывали к армате, которая выступит к Русаве для генеральной рады.

Жовковский был в это время болен и чувствовал приближение смерти. По его представлению был назначен ему в помощь другой коммиссар, черниговский подкоморий, Адам Свентольдович Кисель из Брусилова.

Это был один из тех малоруссов, которые строили и охраняли Польшу заботливее самих поляков. По сомнительности его отношений к другим борющимся народностям, его можно назвать родным сыном князя Василия и родным братом Петра Могилы; но по искусству лавировать между противодейственными силами он превзошел их обоих. Когда внутренняя политика Сигизмунда III преграждала дорогу к возвышению всем православным, он умел получать королевские пожалования за одно то, что, ораторствуя на сеймах в пользу древней греческой веры, позволял считать и называть себя униатом. По смерти Сигизмунда он принял сторону Петра Могилы, но постоянно возбуждал в папистах надежды на примирение малорусской церкви с римскою, и делался необходимым как для православных, так и для католиков, как для светских властей, так и для духовных.

Украинские волнения послужили Киселю к возвышению, как человеку влиятельному в среде бунтовщиков. Они, эти волнения, заставили играть столько ролей, сколько существовало партий, желавших видеть в нем своего благоприятеля.

В качестве нового коммиссара, Адам Кисель явился лично в казацкую раду. Там голоса разделились надвое. Одни требовали морского похода, другие домогались наступления на города, чтобы помститься над теми властями, от которых казаки терпят обиды, засесть в панских имениях и ждать уплаты жолда на готовом хлебе, как это делали в подобных случаях жолнеры.

Киселю удалось уговорить казаков пождать по крайней мере до праздника Рождества Богородицы, и, пока наступил обещанный им срок, он так искусно поделил казаков на партии, что одна партия мешала другой действовать в видах задуманного бунта. Для этого принял он систему подкупа, на который казацкая старшина пошла без исключений, а к подкупу присоединил шпионство, от которого также не отказались члены казацкого товарищества.

Здесь он весьма ловко воспользовался теми казаками, которые отличались богобоязливостью. Съездил в Киев к своему приятелю, Петру Могиле, и попросил его послать в казацкий кош двух игуменов. Игуменам была вручена письменная инструкция, как они должны были действовать на казацкие умы. Наконец, прикинулся больным, прощался письменно с единоверцами до загробного свидания, а между тем сочинил фальшивое письмо к себе от короля и, в виде особенной расположенности к знатным казакам, послал его секретно Томиленку. В письме король выражал свое огорчение, что казаки не верят его обещаниям, что собрались устроить черную раду (совет войсковой черни), идти на Запорожье и опустошать панские имения; потом уверял Киселя, что деньги будут высланы непременно, и грозил казакам своим гневом, если они будут упорствовать в мятежных замыслах.

Между тем в официальных донесениях своих Кисель называл казаков людьми religionis nullius, bellua sine capite (не имеющими никакой веры, безголовым чудовищем), дикарями, на которых всего лучше действовать страхом. «Они уважают духовных греческой религии и любят богослужение», писал он к Конецпольскому: «но сами похожи больше на татар, чем на христиан». Казацкий бунт уподоблял он вереду, который лопнет только тогда, когда нарвет, и вообще относился к казакам с отчужденьем и презрением, вовсе не так, как иноверец Конецпольский, который уважал в них рыцарский дух, третировал их как шляхтич шляхтичей, предстательствовал за них у короля, скорбел о них, осматривая поле битвы.

То подкупая казаков, то мороча их своими выдумками, то действуя на почитателей духовенства и любителей православного богослужения, Кисель держал Запорожское войско в нерешимости от августа 1636-го до апреля 1637 года, и уже хвалился своим успехом в разрушении запорожской крамолы. Но казаки охладели на время к бунту по другим, более сильным влияниям.

Крымские ханы давно уже рвались из-под султанского вассальства, подобно дунайским князькам, и готовы были сделаться польскими пограничниками. Уже в 1597 году крымцам было так тесно в обеднелой Тавриде, что они предлагали Сигизмунду III свое подданство. Но Сигизмунд польский домогался в то время шведской короны, и оставил их посольство без ответа. Вместо того, чтоб обратить свой добычный промысел на турецкие владения, татары продолжали существовать на счет Польши, и пограничные польско-русские области, за политическую несостоятельность правительства, поплатились многими и многими тысячами ясыра. Теперь еще однажды представился Польше случай сделать из крымцев относительно Турции то, что сделала из казаков Москва относительно Польши.