ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

Один из товарищей Хмельницкого по бунту, шляхтич Забугский, передался к панам,

и король держал его при своей особе с тем, чтобы смутить Хмельницкого своим

появлением на театре войны, низложить его среди Запорожского Войска и вручить

булаву козацкому изменнику.

Судя по поступкам королевского агента Смяровского и даже по тому, как

распорядился с ним ежедневно и ежечасно менявшийся Хмель, Поляки думают, что

двор имел сношения с некоторыми козацкими полковниками; а что многие из них были

готовы, подобно Забугскоыу, предать Козацкого Батька, в том нет никакого сомнения.

Оши могли и обещать Яну Казимиру торжественную сцену низложения „русского

единовладника и самодержца", столь же им противного, как противна была панам

всякая диктатура. Но Итальянцы сложили мудрую пословицу: „dal detto al falto Y e un

gran

;

31

tratto® *). А время между тем уходило, и новой армии угрожала участь погибшей

под Корсунем. В этом есть что-то недосказанное польской историографией:

чувствуется какая-то утайка от истории.

Яну Казимиру в Люблине, пожалуй, мог присниться сон Владислава IV.

Венецианский посол Контарини уведомил его о страшном поражении Турок и

склонял,-точно второй Тьеполо, к Турецкой войне. Ян Казимир мог вообразить Козаков

своим авангардом, Татар — арриергардом, а Мария Гонзага, с которой он разыгрывал

перед публикой влюбленную чету, посадила бы его на престоле Палеологов так же

успешно, как готова была посадить и первого супруга. Кто ошибался в Хмельницком

еще грубее Владислава, в том позволительно предполагать самые дикия мечтания.

Ян Казимир сидел да сидел в Люблине, а дни за днями уходили да уходили, и

каждый из них уносил из мира живых цвет яольскорусского воинства под Збаражем. Об

этом король не знал, а, пожалуй, и не хотел знать. Если одному воспитаннику иезуитов,

для какой-то, без сомнения, благой в его мыслях цели, было позволительно обнажить

меч среди законодателей Полыни, то другому, для такой же, или даже лучшей цели, не

вменялось в непростительный грех погубить представителей исполнительной власти, и

тем очистить себе козакотатарский путь к обладанию Востоком. Политическое

развращение Польши шло crescendo, как смертоносный недуг, а Ян Казимир, в этом

смысле, не оставался ни у кого позади.

Наконец было получено громкое известие, что Збараж обложен козакотатарскими

ордами. У короля набралось всего 7.000 жолнеров, да было у него три ничтожные

пушки. Великий монарх повелел литовскому полевому гетману, Янушу Радивилу,

немедленно двинуться в Украину и овладеть „козацким гнездомъ®, Киевом, а с своей

стороны обещал ему поспешить под Збараж и занимать бунтовщика увеличенными

силами.

Казалось бы, надлежало немедленно объявить посполитое рушение; но король

третьей оповесткой отсрочил его на 11 августе и потребовал к себе немедленно

посполитаков только трех воеводств: Русского, Бельзского и Люблинского,' потребовал

русских, но не польских землевладельцев.

*) От сказанного до сделанного большое расстояние.

32

.

17

июля, в то время когда в густой утренней мгле козаки рубили частокол и

едва не овладели Збаражем, двинулся король из Люблина, предоставив главное

начальство над войском канцлеру Оссолиискому, причем возвел его, к огорчению

военных людей, в звание генералиссимуса; что опять говорит изучающему историю—

или о крайней глупости Яна Казимира, или о чем-то похуже.

21 июля после того, как проливной дождь, вместе с бурею, „как бы чудомъ", спас

осажденных от гибели, остановился король под Замостьем. Никакой вести не

приходило к нему из-под Збаража. Разосланных шпионов нельзя было заставить

никакими наградами дойти до самого Збаража. Характерний Хмель очертил себя

громадным кругом, и на всем его пространстве сделал Волынь для короля немою, как

были немы для Николая Потоцкого Дикия Поля.

Про королевский поход один из приближенных к королю писал к министру двора,

Казановскому, что денег на регимент королевской гвардии, на Немцев поморского

воеводы, Бейера, и на фурманов „не даютъ"; что в переходахъ—неурядица: „смех и

только"!... и, наконец, что шляхта, прибывшая в Замостье, метит отчасти уйти к Висле

(drudzy si§ ku Wisle maja). Были и такие, которые представляли короля бдительным и

деятельным вождем, не щадившим себя в походе; но эти хвалы уничтожаются их же

похвалою, что он отправляет не только королевские обязанности (munia), но и

гетманские: отсюда-то и выходил „только смехъ".

Войска все еще было не больше 7.000, с тремя жалкими пушками. Пришло

известие, что вместе с Хмельницким воюет и хан; но этому не вполне верили. Все-таки

убедили короля потребовать к себе посполитаков немедленно. Но посполитаки

замедляли королевский поход поджиданием замешкавшихся дома, а те, в свою очередь,

„спешили медленно", полагая, что дело кончится одними сборами.

Вести продолжали приходить к медлительному войску, но не согласовались между

собой. одни говорили, что Вишневецкий сделал вылазку и положил трупом 40.000

Козаков; другие, что хан прибыл к ним с 20.000 Татар. Наконец, и привезенный в

Сокаиь шляхтич, очевидец трех приступов под Збаражем, не мог сказать ничего