ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

Москва знала, что козакам деться негде. Москва видела, что Малороссия, волею

судеб, сама пришла к великому государю, и что возврата ей к польской разнузданности

нет, поэтому и говорила с козаками повелительно. Но козацкие историки приводят

свидетельство фальшивого летописца времен Мазепы, будто бы, после присяги

Козаков, московские бояре дали от имени царя клятвенное обещание, что он будет

держать всю Малую Россию со всем Запорожским Войском под своим

покровительством, при ненарушимом сохранении всех её древних прав. В этом

вымысле Россия сделана другою Польшею, а козакам открыт простор к повторению

над Царскою Землею того, что сделали они над Землею Королевскою. Но козатчина

возможна в России только на бумаге, и то не вполне.

Из Переяслава царские уполномоченные отправились в Киев, потом в Нежин и в

Чернигов, а по всем другим городам разослали своих стольников и стряпчих для

приведения местных жителей к присяге. В Киеве обнаружилось, что церковная

иерархия, образованная Петром Могилою, из отступников Исаии Копинского, пе была

расположена к великому делу малорусского духовенства, оставленного ею в тени.

Бутурлин обратился к Сильвестру Косову с вопросом: отчего он не искал себе царской

милости в то время, когда гетман Богдан Хмельницкий и все Войско Запорожское

неоднократно просили великого государя принять их под свою высокую руку?

Митрополит отвечал, что происходившая между гет-

406

маном и государем переписка не была ему известна. Царских уполномоченных,

сопровождаемых козаками, он встретил за Золотыми Воротами, и приветствовал их,

как посетителей наследия древних князей русских. „Войдите в дом Бога нашего, на

седалище первейшего благочестия русскаго* (сказал он), „и пусть вашим присутствием

обновится, яко брля юность, наследие благочестивых русских князей*. Прекрасные

слова, но они были вынуждены обстоятельствами, так точно как и сравнение

Хмельницкого с Моисеем. По известию православного священника, митрополит

„замирал от горя*, а все бывшее с ним духовенство „за слезами света не видели*.

С точки зрения польской аристократии, сместившей церковную иерархию

Борецкого и Копинского, московские порядки были не многим лучше козацких ы

татарских. Косов уклонился от присяги царю, отговариваясь местью польского короля,

и не послал присягать вместе с киевскими козаками и мещанами служивших при пем и

при других духовных особах шляхтичей. „Я не хочу отвечать за невинные души*,

говорил он и ссылался на печерского архимандрита, Тризну, который, с своей стороны,

не хотел присягать помимо митрополита.

Пока малорусская церковь воинствовала за православие, от её иерархов исходили

такия внушения, какими проникнуто истинно христианское Советование о

Благочестии, а темные представители предковской веры и старины сеяли в народе

такие вымыслы ко вреду русско-латинской „единости*, какими преисполнена

известная „Пересторога*. Но когда могиляне сделали церковную единость Руси с

Польшею только делом времени, иерархи малорусские расправлялись по феодальному

даже с такими людьми, как Исаия Копинский, а их клевреты сеяли в Козацком Народе,

с помощью шляхетных банитов, такие же вымыслы во вреду русского воссоединения,

какие „Пересторога* сочиняла против унии. О московской религиозности, о

московском управлении, о московских правах и обычаях было распущено теперь

множество каррикатурных рассказов, подобных тем, которыми Адам Кисель, с

товарищем своего посольства в Москву, смешил сеймовых законодателей. Говорили,

например, что вера московская есть вера царская; как царь прикажет, так и веруют.

Говорили, что всехт новых подданных будут крестить по-московски, что жить под

московским управлением значит жить в самой ужасной неволе, которая горше турецкой

каторги и египетской работы; что под московским подданством нельзя будет ни-

407

кому носить чобит?} и черевжт, а надобно будет носить постолы (лапти). До

последнего, до нашего времени, в малорусских козакопанских кружках рассказывались

анекдоты и напевались песенки, унижающие великорусский быт и осмеивающие

великорусскую песениость. Это—наследие нашей козатчины, рожденной Татарами и

воспитанной Поляками; это—завет окозаченной шляхты, которая старалась вооружить

общественное мнение против московских порядков и обычаев, поселить в Козацком

Народе отвращение к Москалю и презрение к его нравственности. Все классы без

исключения обработывались в Малороссии посредством её колонизаторов, и много

нужно было великорусским деятелям времени, много умственных подвигов, много

благородных общественных дел, чтобы своих порицателей переработать в своих

последователей.

В пачале марта 1654 года, явились от Хмельницкого в Москве посланниками

войсковой судья, Самойло Зарудишй, и переяславский полковник, Павел Тетера, с

прошением к царю от всего Запорожского Войска и от „всего христианского мира

российскаго". Они „били челом до лица земли и просили вельми" об исполнении 23

пунктов представленной ими петиции.

Козаки просили о том, чтобы царские чиновники в войсковые суды не вступались;

чтобы Запорожское Войско было всегда в числе 60.000; чтобы шляхта, приставшая к