Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

Между тем безглавое скопище окружало себя все высшим и высшим валом, как со стороны панского становища, так и со стороны болота. Оно боялось, чтобы паны не переправились на другую сторону болотистой речки, и грозно гремело своими гарматами. В казацком таборе, занявшем почти целую милю, сидело не меньше 200.000 человек, не считая женщин и детей, которых набралось множество. Численностью превосходили казаки вдвое тех, которые держали их в западне, и могли бы, даже без татар, запереть панов между болот и затопистых речек. Но без татар казацкая завзятость была против панов бессильна даже и под бунчуком Хмельницкого. Еще стоя под Сокалем, паны слышали от захваченного в плен «доброго реестрового казака», что Хмельницкий, проведав о расположенности хана к мирным переговорам с королем, ударил в бубны, созвал чернецкую (состоящую из одной черни) раду и спрашивал у казаков: согласны ли они на мир? но казаки отвечали: «батьку гетьмане! и Бог, и вийсько того хочуть, щоб мы с королем нияк не мирились: бо на те мы одважились и на те мы сюды прийшли, що хочбы й Орда нас покинула, до мы вси при твоий повази помиратимем. Або сами вси згинемо, або всих ляхив выгубимо»... Казалось бы, чего больше? Но казацкая чернь была предана своему гетману лишь под условием успеха; в таком же положении, как настоящее, только татары поддержали бы ту повагу Хмельницкого, при которой она была готова помирати.

Наместник гетмана, Джеджалла, был одним из главных участников его первоначального бунта. Он прежде всех взбунтовал несколько сотен реестровиков, и приветствовал с ними казацкого Моисея в пустыне, на Желтых Водах. Оставшись под Берестечком в самом разгаре боя, Джеджалла оправдал звание наказного гетмана грозным отступлением и превосходным выбором становища. Он поместил табор под лесом и густыми зарослями. По окраинам табора стояли мочары, а в тылу находились непереходимые топи и болотистое озеро.

Сидел он точно в вилах и казался неодолимым. Оказаченные мужики день и ночь работали на окопах и шанцах.

Поохладев от первого жару возмездия, паны поняли, что имеют дело не с толпой взбунтованной черни, а с неприступною крепостью. Теперь и сам Вишневецкий не отваживался разрывать казацкий табор, как покушался на это в пылу боевой горячки, когда панцирь стеснял его завзятое сердце, а подложенная сталью шапка казалась ему охраной недостойною. В числе 700, купивших нежданно негаданно торжество над ужасным Хмелем, пало много людей, которых не напрасно величали знаменитыми рыцарями. Они были знамениты способностью возбуждать в соратниках мужество, как знамениты барды, вдохновляющие словом своим слушателей. Смерть унесла с ними самую пламенную часть собирательной души шляхетского народа. Приступ к табору грозил этой душе утратами многочисленными, и потому паны решились выжидать голода или вернее — результата казацких драк, которые начались в таборе тотчас после бегства Хмельницкого. На военной раде своей паны определили — начать правильную блокаду. Послали в Броды и во Львов за тяжелыми пушками. Генералам Губальту и Пршиемскому да инженеру Гильдгауту было приказано окружить казаков шанцами, поделать на болотах мосты и плотины для штурма с тем, чтобы загромоздить возами затылки табора, и, если нельзя будет взять казаков приступом, то — выморить голодом.

Но голода казаки не боялись: съестных припасов было у них достаточно. Запасы аммуниции казались неисчерпаемыми. Полководцы отличались боевыми способностями. Недоставало только того, кто все это организовал под своеобразною диктатурою, да и ему самому для диктатуры недоставало бы татар. Бегство гетмана подавляло казацкий народ, задавшийся задачей — или погибнуть, или погубить народ шляхетский. Отрезанный панами от поприща своих пожогов, убийств и грабежей, не мог он даже проведать, что делается с его путеводителем в безвыходном лабиринте злодеяний: пал ли он трупом, или бежал с татарами, или бросился к литовскому своему войску для замены им Орды, и никому не приходило в голову, чтобы хан поступил с казацким батьком, как поступает нечистая сила с человеком, который на нее положился. Тем не менее исчезновение батька из 200.000-й семьи в такой важный момент возымело на нее свое действие.

По рассказу Освецима, казаки уже на третий день, 2 римского июля, в воскресенье, прислали к королю письменную просьбу о помиловании. Другое письмо прислал к Вишневецкому Чигиринский полковник Крыса, по фамилии Великорусс (иначе был бы он не Крыса, а Пацюк). Этот просил уверить короля, что казаки через два дня сдадутся.

Было слышно, что Джеджалла не хотел гетманить казаками, но что его к тому принудили, как это у них случалось нередко с их избранниками. Все-таки он принял гетманство лишь на несколько дней, зная, что может поплатиться головой за свой высокий сан, если не теперь от казаков — в случае неудачи, то в последствии от Хмельницкого — в случае удачи.