Отпечатки

— Да я успокоюсь, Лукас, — надеюсь, что успокоюсь, — думаю, что скоро снова буду спокойна и всякое такое — но сейчас, в эту самую секунду, я уж конечно весьма неспокойна, да, — и я хочу, чтобы ты попросту сказал мне, здесь и сейчас, поскольку мы наконец разговариваем с глазу на глаз, без всей этой, ох — многочисленной братии вокруг… просто скажи мне, Лукас, если, по-твоему, я недостаточно хороша для тебя… для того, чтобы быть здесь… потому что если это так — если ты так считаешь, Лукас, что ж, тогда я… я…

— Что, Элис? Что? Ты, если вдуматься, — что?

Элис смотрела на него во все глаза, полные слез, ее шея, казалось, просела под тяжестью головы, которой она качала из стороны в сторону — то ли в отчаянии, то ли в томительной надежде.

— Я… я… я просто не вынесу. Если. Ты так считаешь.

Лукас качал головой почти в унисон с ней. В тугой улыбке его губы сжались почти до белизны, хотя в глазах тускло мерцал огонек. Он стоял перед ней, и Элис умоляюще смотрела снизу вверх в его бездонные глаза. Она не знала толком, что именно ей было так потребно (сейчас, в этот миг, да, — или вообще), но все же была снова, опять так уверена: нечто…

Лукас взял ее за руку, пристально вгляделся в пятнистые костяшки и слегка мазнул по ним губами.

— Элис, — прошептал он. — Твое место здесь…

И ее глаза на миг засияли. Но тут же снова потухли, все еще влажные и затуманенные, уголки печально опущены.

— Как и, — безжизненно сказала она, — других. Да? — И она посмотрела на него, глаза ее распахнулись уже в тревоге. — Это все для тебя?.. Лукас? Все это. Печатня. Все твои… люди. Для тебя все это — счастье, правда? Ты сейчас счастлив, да? В смысле, мне кажется, что счастлив, — ты кажешься счастливым, иногда… но что ты чувствуешь, Лукас? Ты даже никогда не говоришь мне, что ты чувствуешь!.. Я не такая, как ты, дорогой, — я не могу… постигать. Мне нужны слова.

— Просто я, — тихо и очень серьезно произнес он, — хоть что-то чувствую. Пойми. Это уже чудо.

И он мгновенно ожил, так внезапно вцепился в ее руку, что она ахнула.

— Пойдем. Я должен кое-что тебе показать. Такое, чего еще никто не видел. Это — это, Элис, для тебя одной, клянусь. Пойдем. Пойдем.

И эти слова смяли оборону Элис, и она трепетала, пока Лукас тащил ее к балкону за полузастекленной скрытой дверью, туда, к самому большому окну. Сейчас Элис смеялась, как пьяная, холод хлестал ее по щекам, она щурила глаза от блеска молочного, но свирепо сверкающего солнца, такого неестественно яркого. Лукас возбужденно тащил ее за собой, они пробирались по гулкому железному проходу — и Элис с радостью последовала бы за Лукасом в любое место, куда ему взбрело бы в голову ее отвести. Его крепкая и настойчивая хватка наполняла ее энергией и такой уверенностью, что если бы Лукас прыгнул бы сейчас в зияющую пустоту, не отпуская руки, Элис почти в экстазе полетела бы вместе с ним и охотно разбилась бы вдребезги (словно вся жизнь ее зависела бы от этого).

Лукас наконец остановился у подножия деревянной лестницы, узкой и крутой — она скорее напоминала почти вертикальный трап, вроде корабельного.

— Что это? Лукас — я ее никогда раньше не видела. Куда она ведет?

Лукас повернулся к ней. Неожиданный ледяной порыв ветра взъерошил ему волосы, и от этого — вкупе с неприкрытым возбуждением, написанным на его лице, — он показался ей каким-то диким.

— С этой секунды, — медленно предупредил он, — ты не должна проронить ни одного, ни единого слова. Понятно? Никакого шума, ничего.

Элис кивала — в ее глазах мерцало это новое, заразное, разделенное волнение, — а сама тем временем, запинаясь, бормотала:

— Но почему, Лукас — почему? Я не понимаю — почему ты не скажешь мне, почему?

— Доверься мне, — сказал он.

И она доверилась. Он повел ее наверх по узким и прогнутым ступенькам, певшим под его ногами, и Элис, отбросив и тень беспокойства, храбро следовала за ним. Но ее тягу к открытиям ослабили сомнения, которыми нельзя было пренебречь, — она понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Ветер трепал их яростно, и Элис бросила взгляд наверх — проверить, на месте ли Лукас, — а потом мельком вниз — выяснить, высоко ли она уже поднялась. Паника стиснула ее горло при виде этой крутой спирали, закружилась голова, серебряные блестки пестрой реки жестоко кружились и пьяно сыпались под резкими и грубыми незнакомыми углами. Над головой — глубокое, испещренное полосами небо, и больше ничего. Лукас исчез — совсем пропал из виду. Она бы замерзла там навсегда или просто разжала пальцы, если бы не рука, протянутая из какого-то темного закутка, которого Элис раньше не замечала. Рука судорожно и с явным нетерпением подзывала Элис, побуждала вцепиться — и безмолвно подчеркивала необходимость полной тишины.