Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

А луна все плыла и плыла над голубой тайгой. Только она видела, как из барака, где жила Клавдия, вышел Леха-механик. Неверными шагами направился по узкой тропе, добрался до первого кедра, обхватил его руками и заплакал, тяжело содрогаясь большим телом. Кедр послушал, послушал и тихонько начал швырять в Леху пригоршнями легкого снега, будто хотел успокоить, охладить его в горе.

Больше Леху в поселке не видели. Волновались, подозрительно глядели на осунувшуюся Клавдию, догадываясь, что это она выжила парня из поезда, а может, и с бела света. Говорили разное, но что произошло в ту ночь с Лехой — не ведали.

Пожалуй, только Наталья Носова, хорошо зная подругу, могла предположить, что было…

Увела тогда хмельная Клавдия Леху назло всем, а больше — самой себе. Разобрала белую постель, распустила по спине волосы, впервые показалась Лехе во всей красе. А потом одумалась, побелела от злости, от гордости — добился молокосос, чего хотел! — надавала по щекам, выгнала и приказала сгинуть с глаз долой!

А может, и не так было, Кланьку не спросишь. Как с тех пор сомкнула губы, так и не раскрывает их. Наталья, взявшая отпуск, дня через три уехала с Васей Ракушкиным к московским врачам.

Вскоре Хохряков получил от Лехи телеграмму — тот просил выслать его документы в маленький уральский городок, до востребования…

Как-то, возвращаясь домой, Клавдия увидела идущего ей навстречу высокого человека и сразу узнала его. Он, видимо, тоже. Остановился в нерешительности, посмотрел в сторону. Бежать было некуда — по бокам узкого тротуара глубокий снег.

А она могла свернуть к ремонтным мастерским. Раньше бы так и сделала. А сейчас пошла прямо. Вот уже рядом она, лицом к лицу.

— Валерий Николаич, — проговорила Клавдия с легкой усмешкой, жалея его. — Не бойтесь вы меня, не обегайте. Работайте со спокойной душой. — И приложила руку к груди, чтоб поверил: — Прошло у меня к вам…

Глава сорок восьмая

Хохряков здорово просчитался, решив, что дед Кандык с радостью выйдет на работу, когда начнется его «кровное дело» — укладка пути. Начальник отдела кадров торжественно обставил этот момент — послал к старому путевому мастеру Шуру с лакированной цветастой открыткой, на обороте которой написал своим ровным нажимистым почерком:

«Милости просим, Иван Матвеевич, обучать нашу молодежь!»

Дед напыжился от гордости, надел новую рубаху, новое пальто, прибыл в контору. Хохряков встал, вышел ему навстречу, крепко пожал руку.

— На вас, Иван Матвеевич, вся надежда.

Дед Кандык дня два усердно учил молодых рабочих, а на третий день, оказавшись на трассе, Хохряков увидел такую картину: Иван Матвеевич сидел на рельсе и, размахивая руками, Что-то рассказывал девчатам и пареньку, приставленному к ним бригадиром.

— Перекур? — подсел к ним Хохряков.

Девчата и парень смущенно ухватились за кирки и лопаты, а дед Кандык так и не встал с рельса, решив, видно, разом обрубить концы.

— Я свое отрубил, товарищ Хохряков, — не дожидаясь вопросов, начал он. — Нахожусь на заслуженном отдыхе. Рыбаки пригласили меня на хорошую должность — караулить их моторы и лодки. Избушку мне на берегу строют. — И вздохнул, чувствуя виноватость. — А так я всегда помогу, в любой момент, пожалуйста. Разве мне трудно?

Майским днем дед Кандык возвращался на попутной автомотрисе из «командировки». Рыбаки посылали его в Шурду закупить всякой рыбацкой утвари, крючков, лесок, замков для ящиков с моторами. В этом же вагончике ехали заказчик Клестов и еще несколько человек, как дед понял, связистов и проектировщиков чуть ли не из Москвы. Всю дорогу они спорили, чего-то доказывая друг другу, останавливали автомотрису, выскакивали на влажную после первых дождей землю, чего-то мерили и опять шумели. Клестов как налился кровью в Шурде, так все еще не побелел.

Улучив момент, когда заказчик первым сердито влез в вагончик, дед Кандык спросил с любопытством:

— Чего это они на тебя наскакивают?

Тот сел на крашеную скамейку, отвернулся к окну. Но, видно, велика была досада на этих приезжих упрямцев, захотелось пожаловаться.

— Понимаешь, чего хотят? Кабель заложить в земляное полотно по бровке сантиметров на семьдесят. А я не желаю! И вот почему. При эксплуатации — случись в кабеле повреждение — придется все расковыривать, насыпь тревожить… Вот они чего хотят!

— Черти, да и только! — с полным участием откликнулся старый мастер. — Им только путь разворотить, а там как хошь разбирайся.

Он тоже сердито посмотрел на возбужденных людей, влезших в автомотрису.

На какой-то очередной остановке связист, надувшись, не вылез вслед за всеми, давая понять, что ему осточертели эти бесплодные споры с заказчиком.

Дед Кандык чуть придвинулся к нему.

— Чего это Клестов-то налетает на тебя?

Молодой московский представитель закурил сигарету, затянулся и сказал:

— Не хочет, чтоб кабель в путь зарывали, ему, видите ли, удобнее, чтобы он на ветру болтался, чтобы повреждения сразу видно было.

Дед уважительно кивал: