Отправляемся в полдень

– Ты сам сейчас отойдешь! – вопит дама по-базарному, а не по-королевски.

– Извините, не могу отойти, уже мёртв.

Позади королевы – смешки, люди показывают пальцами, никакого почтения. Тут внутри все приникают к окнам: комедия в самом разгаре, как не любоваться.

Девица, которую Королева ударила, поднялась, и теперь со всем вместе участвует в потехе.

Грехи эти, что мир трясли, как Юдифь выражается, жахнули. Так что теперь небольшая передышка есть, прям для вот таких вот сцен.

Королева выпрямляет спину, озирается грозно, но никто её не боится. Совсем.

– Как же тебя, мёртвого, за управление пустили?!

Напирает, толкает коляску: мол, смотрите, не о себе забочусь. Только поезда и призраки нетолерантны.

– Да легко, – развлекается Пак. – Взял да и сел.

– Ты откроешь мне эту чёртову дверь или сколько мне тут стоять?

– Можете не стоять, а прилечь. Никто не мешает.

– Да что я безголовая совсем – тут лежать.

– Небезголовость поправима.

Дальше – тонкий писк, таким озвучивают бластеры в фантастических фильмах. И коронованная голова, будто мячик, прыгает по перрону. Люди разбегаются. А тело падает прямо на того типа в коляске, заливает тонной кровищи.

Кажется, меня мутит.

– Где тут туалет?

Машут куда-то в конец коридора. Нахожу заветную дверь и поражаюсь чистоте.

Вывернутый наизнанку, но умытый и вроде нормальный, возвращаюсь на своё место.

Новых лиц поприбавалось.

Стоит щебет, гул, мелькают улыбки.

«Харон» продолжает путь.

Чуть наклоняюсь к Бэзилу и спрашиваю:

– Откуда вообще взялся «Харон»?

Салигияр пожимает плечами, на погонах – щерятся драконы. Взгляд у него холодный и острый, а голос при этом – хрипловатый, усталый. Такие тоже нравятся девчонкам.

– «Харон» был всегда. Ещё до вторжения. Говорят, тогда на месте Небесной Тверди был чудесный парящий остров, где и рождались сильфиды, а когда взрослели, спускались на землю. Но это лишь легенда.

– Легенды часто имеют под собой реальную основу.

– Вот и проверим, – говорит он, баюкая Ирину.

И даёт понять: разговор окончен, и вообще – ему не до болтовни. Но мне нужно знать, где у нас конечная.

– Небесная Твердь, – отвечает он на незаданный вопрос. Теперь в голосе сталь и раздражение: мол, должен был понять.

Да я понял, однако убедиться лишний раз не мешает.

Короче, выходить мне надо. Моя конечная – дом.

Чувствую себя Алладином, который только что потёр лампу: опять материализуется и зависает передо мной Пак.

– Домой, значит, хочешь?

– Ещё как, – чего лукавить-то. – Поможешь?

– Да тут помогать особенно нечего, тебе сходить на пятом витке. Смотри, не пропусти.

– И где будет этот пятый виток?

Пак показывает пальцем и глазами на потолок:

– Там, за два витка до Небесной Тверди. Там уже до Великого Охранителя докричатся можно.

Мотаю головой:

– Мне бы побыстрее.

Тут в разговор включается Бэзил.

– Салигияр в чине инспектора-дракона может низвергнуть любого грешника в Бездну…

Поднимаю ладони вверх:

– Нет уж, избавьте!

– Не отказывайтесь, Сергей, – это Ирина, голосок тихий, еле журчит. – Бездна – кротовина, портал между нашими мирами. Вы вернётесь. Мне сам Охранитель говорил.

И хочется, и колется. Но трястись в поезде дальше – не вижу смысла. Меня раздирают сомнения.

А ещё и Юдифь, подслушав наш разговор, влезает:

– Серый, я бы на твоём месте не менжевалась. У те там тоже армагедец может грянуть. Ща все как начнут призывать!

Да, её рассказ меня потряс. Честно сказать, не очень хочется возвращаться на шарик, усеянный ядерными грибами.

Девчонка не унимается:

– Знаешь, я видела сон. Про твой мир. Там небо с одной стороны чернело всё, а с другой – воронки были, вот такущие, – разводит руки. – А потом чернота сходилась и накрывала.

Брр! Но и виденьеце! Но оно, пожалуй, становится решающим аргументом: наше небо мне всё-таки как-то ближе голубым с облачками.

– Ладно, – говорю, – валяйте, отправляйте в свою бездну.

Бэзил встаёт: да что ж они все такие здоровые, голову задирать приходится. Снимает перчатку, и не только у меня, но, кажется, у всех кто едет в нашем вагоне, бегут мурашки вдоль хребта.

Тишина воцаряется идеальная. Только перестук колёс – уютный, умиротворяющий, да хихиканье Пака за плечом.

Голос салигияра звучит обвиняюще и громко:

– Вижу в тебе, грешник, похоть, и гордыню, и уныние. Ты – носитель грехов и рассадник их. Данной мне властью я, инспектор Бэзил Уэнберри, налагаю печать на грехи твои, дабы не распространялись они вокруг.

И припечатывает меня своей огненной лапищей.

Я разлетаюсь на кусочки, на осколки, на атомы. Даже боли нет. Есть только тьма, бескрайняя, непроглядная, глухая тьма.

И частицы меня, мерцая звёздами, летят в ней.

Что это?

Космос, вселенная, галактика?

Тянет к центру, к чёрной дыре. А в ней – всё искажается, идёт рябью. Чернота дробится, обретает очертания и формы.

Буквы. Мириады букв в идеальной белизне. Тоже парят, хаотичные, смешанные, свободные.

Предтекстие. Предмир.

Повисаю на них, прыгаю с одной на другую.

Да и сам уже обрёл форму и упругость.

Кто я?

Первослово?

Какое?

Угадать, поймать нужные, разгадать шараду.

Вижу: земля, страна, дом.

С ними приходит смысл и тяжесть материи.