Отправляемся в полдень

Я вообще хотела вместо Серёги Стивена взять, но тот в отказ ушёл: раненых после боя. И остался. Мне страшно теперь, вдруг там опять какое нападение будет, или ещё что.

Раненных и впрямь много. А Стивен поклялся, что не умрёт, пока не узнает, каков на вкус мой поцелуй.

Вспоминаю вот и плавлюсь. Это так удивительно, когда кто-то зырит на тебя, будто ты – с неба!

А меж тем мы уже по столице катим. Вот и чёрный с Айринн. Чё-т она не важно выглядит! Хорош муженёк. Что он с ней делал, спрашивается?

Но куда сильнее бесит похожесть на Стивена. Нет, понимаю, канеш, что они – братья! Но не до такой же степени!

Бросаюсь к Айринн, беру за руку. Так этот чёрный её захапывает в какую-то хламиду, на коленях у себя устраивает, и зырит так, словно руку оттяпает каждому, кто только тронуть попробует.

Айринн улыбается слабо, зарёванная вся.

Немного отвлекает потасовка с королевой. Но я не жалею, так ей и надо! Всей их семейке! За Сумрачный лес и за Залесье наше. За каждого покорёженного!

Впрочем, не жалко никому.

Едва отъезжаем, Серый просится сойти. Вот же бесит! Впрочем, он всегда был чужим и на нас ему пофиг. Не умеет болеть за другие миры, а я вот за его мир болела!

Тут чёрный влазит и предлагает отправить в Бездну.

Во-во, там ему самое и место! Будет знать, как к беззащитным девушкам клеится!

Ну, кароч, зрелище предстаёт ещё то! Куда круче, чем отлёт королевской головы!

Канеш, все примерно знают, как ангелы свою Печать греха огненной лапой налагают. Но те, кто видел, обычно потом не разговорчивы. Так что замирают вокруг, пялятся.

Ух! Это невероятно красиво и страшно! И мощь – кажется, сдует! Аж за сидуху хватаюсь, не то унесёт.

Серый рассыпается в прах. И как-то даже переживательно за него, вот он – был и нету сразу. Недаром ангелов боятся. Им человека хлопнуть – раз плюнуть!

– Ты заблуждаешься, – от его голоса по спине холодом дерёт, как Айринн тепрпит? – Ни один салигияр никогда не убьёт человека. Мы только караем за грехи. Кара за грех – есть любовь.

– То есть, ты ща от большой любви Серого распылил?

Зеньками блымаю – мне не понять.

– Да.

– А разве любовь – это не крылья?

– И крылья, и тяжесть, и свобода, и ответственность…

Ишь, умный. С таким лучше не говорить, и вообще – лучше в окно зырить. Красота там – охренеть! В самое солнце едем, и небо, чем дальше, тем голубее, а облака – размётаны белой ватой. Вот бы в таком повалятся.

Первый виток, а Пак обещал – семь. Интересно, какой будет земля на последнем витке? С овчинку, небось?

Задрёмываю, и приходит Великий Охранитель.

– Здравствуй, Роза.

– Привет, – говорю. – Вот, зацвела, как ты и просил.

– Ты у меня большая молодец.

Показываю ему язык:

– Да ну, я у себя самой.

Он усмехается.

– Помнишь песню? Про молодого бога?

– Ещё бы! Как вернулась – часто её мурлычу. Раньше не пела совсем, а потом у Фила в мире заметила: они поют, особенно когда плескаться ходят. И сама стала.

– Ну а ты поняла, – прыгает на облако, садится на край, из-за его спины высовываются любопытные алые уши, – что исполнилось. Я привёл его. Теперь – удержи.

Ржу.

– Если ты о Стивене, то того и держать не надо, как приклеенный. Ждать пообещал.

– Что, даже не поблагодаришь?

– Ты здоровский, – говорю честно, – без тебя было бы скучнее. Кстати, твоя голограмма мне очень понравилась. Многие винтики на место встали.

Он лыбится.

– И я рад, что ты меня защитила и обелила перед этой женщиной, Корой, кажется?

– Да ни вопрос вообще! – плюхаюсь на облако рядом. Красный ушастый шар тут как тут, клубникой на меня веет, зеньками – чёрными, бусинками – хлоп-хлоп. Любопытный. – Как там пузырь, кстати?

– А вон, – кивает вперёд.

Синего нет, только белый, и этот белый – ну будто в него молния попала, растреснулся. Только молния – чёрная-пречёрная. И чернота из ней выползает и ползёт, грязнит белизну. Капнешь краской в воду – так же будет, постепенно, отвоёвывая сантиметр за сантиметром, чернота заворачивается в воронки по одну сторону, а с другой – просто ползёт, растекается, поглощает всё. Потом, когда белого не останется, вернётся закрашивать и то, где воронки-язвы.

Ёжусь, зажмуриваюсь, хочу развидеть.

– Мы умрём. Всё бесполезно.

– Глупости, – говорит он, – просто кто-то пролил чернила на белый лист. Чернота зальёт, если не превратить эту кляксу во внятный конец…

– Но как?

– Увидишь.

Толкает меня, падаю с облака и просыпаюсь. А поезд – подъезжает к новой станции. Тут всё бело, как на том листе, куда ещё не пролились чернила… И холодно.

– Зимняя губерния, стоянка пять минут. Поспешите, он ждёт.

И терь тока замечаю деда: стоит, на лопату опёрся, на нас зырит. Узнаю Карпыча и взвизгиваю: не чаяла встретить уже!

Выбегаю, к нему несусь.

– Узнал, дед, узнал?

– Как же тебя, поветрулю, не узнать.

Лыбится и треплет по волосам.

– Ведь я так и не отспасибовала, что спас тогда.

– Да не за что вроде, – а сам зырит не на меня, а за меня. Не выношу это, сама поворачиваюсь, чтоб возмутится. А там – Тодор. На деда уставился и замер.

Так и стоят, зырятся, а подходить и говорить ни один не хочет.

Только Тотошка выскакивает и ко мне мчит – защищать. Дед же с лопатой, вдруг бьёт.