Отправляемся в полдень

– Как-нибудь покажу тебе нашу почту. У нас письмоносцы невидимые.

И тут звенит.

Теперь лишь замечаю эту штуку. Вернее, ещё раньше заприметила, но спросить боялась.

Фил берёт. Ведёт по экрану пальцем и начинает говорить в это!

О, здесь, поди, редкая магия. Магия, которая передаёт голос и письма через невидимок.

– Да, – говорит Фил в штукенцию, – уже выходим. – И, прикрыв рукой, мне: – Иди одевайся. Только, ради всего святого, не в вечернее платье.

Киваю, быстро доедаю и мчусь.

Он кричит мне вслед:

– И в душ не забудь!

Прям как баба Кора, та вечно следит, чтоб руки мыли и себя. Воду тащит чёрти откуда. Показываю язык – Филу тут и бабе Коре там, быстро плещусь и снова туда, в эту коробку, где куча хламид.

Наверное, учитель Фила важный человек. Лучше одеться поважнее тоже. Как у них тут важно одеваются?

Беру книжецу, где много картинок с Машей. Он предпочитает штаны. Я, по правде, тоже. Штанов у неё много. Достаю. Выбираю ярко-синие. Хламиду наверх – зелёную. Вчера вертела, но не поверх же было одевать?

Выхожу, Фил округляет глаза, что тот крабокарп, к стене шарахается.

– Ну ты и вырядилась! Нужно будет Алёну попросить с тобой поработать. Но пока некогда, пошли.

У входа нас ждёт колымага и две старушки.

Колымага не такая нарядная, как та, на которой мы удирали от Шумного и его кашалотов, но ну куда круче наших в разы.

Старушки смотрят на меня странно, Фил злится:

– Не спится им!

– О, Филиппушка! Доброе утречко! И тебе, Машенька! – лепечет ближняя к нам бабулька.

Не сразу соображаю, кому она. Потом – допетривает и акаю, радостно лыблюсь в ответ:

– И вам не хворать, любезные барышни!

Тотошка так всем старшим говорит, они млеют.

Эта же чё-т морщится, наклоняется к другой, будто шепчет, но я-то слышу:

– Вишь, говорила же: головой стукнулась!

Другая смотрит жалостливо: мол, такая, ой-ой, детонька.

У меня уже язык начинает чесаться, так припечатать хочется чем-нибудь злым.

Но Фил берёт за руку и тянет в колымагу.

– Сплетницы! – рычит он, когда устраивается. – Живём, как на ладони.

– Но ведь так и есть! – удивляюсь. – Все мы – на ладони Великого Охранителя. Покуда он милостив, ладонь открыта. Живи себе, Небесную Твердь копти. Но может разозлиться, ладонь сжать и тогда всё! Совсем всё, понимаешь. Только сок и потечёт!

Водитель косится на нас в смотрелку, что вверху, и ржёт.

Фил вздыхает вновь:

– Что-то недобрый он у вас, этот Охранитель.

– Ты чего! – взвиваюсь. – Он добрый, всегда с открытой рукой. Потому и живём. И вообще, он же не хотел. Просто спящие… Когда они заснули, стало некому присматривать за миром. Вот он и взялся. Он молодой ещё, не всё умеет. Но добрый, говорю тебе.

В этот раз за болтовнёй и дороги не вижу. Но вроде дома мелькали одинаково серые, неинтересно.

И даже тот, у которого останавливается, похож на наш, откуда мы с Филом вышли. Точь-в-точь, только выше. Мы заходим, и Фил ведёт меня не к ступенькам, к странной двери. Нажимает кнопку, и оттуда идёт грохот и вой. Словно землетвари в Подземельях Шильды роют. Однажды видела землетварь, больше не хочу. Поворачиваюсь, чтобы уйти, но Фил тянет:

– Эй, куда собралась. Нам наверх.

И тычет пальцем.

Тут двери открываются, вижу кабинку, нестрашная вроде. Вхожу за ним. Он снова жмёт на кнопку, и… мы взлетаем!

Ей-ей!

Чую, как земля уходит из-под ног. Ух! Хватаюсь за Фила. Наверное, щаз шальная. Ору ему в ухо:

– Мы в Небесную Твердь?

– Почти, – ухмыляется он и ласково, успокоительно хлопает по руке меня.

– Но… я не могу… я из падших же. Наши сразу сгорают там в синем пламени. Не хочу гореть!

– Не бойся! Никакого пламени!

Кабинка вздрагивает, замирает, открывает зев свой и выпускает нас.

И сразу же распахивается дверь и выбегает прямо на нас полоумный старик.

– Горим! Пожар! – вопит он. – Вызывай пожарных, Филипп. У меня телефон там, – тычит дрожащим пальцем за дверь.

Фил начинает мыкаться со своей магической хренькой.

Я вся тоже трушусь.

Тут из клубов дыма, что валит оттуда, из комнаты, выскакивает адская гончая и прыгает на меня…

Валит, грохаюсь, пронзает в голове, будто на штырь нанизалась. И уходит всё.

Исчезает.

Стёрли.

Остался только белый и я на белом.

И по белому идёт Он.

Склоняется ко мне. Улыбается. Совсем не по-нашему, светло-светло так.

Говорит:

– Рано тебе ещё.

Трогает легонько. А у самого – руки в красном, липкие, пахнут.

Страж мира сего.

Добрейший из добрых.

Великий Охранитель.

***

… не успеваю.

Огненное лассо обвивает шею, меня опрокидывает навзничь, и пока стараюсь, обжигая пальцы, избавиться от этой хрени, тащит со страшной силой назад. Прямо по луже крови – словно на американских горках, лихо. Бьюсь затылком о доски сцены и под булькающий гогот этих фантасмагорических тварей хриплю в удавке.

Глаза, небось, вылезли на лоб.

Тодор сигает вниз, приземляется в алую лужу, снова орошая всё рубинами брызг. Ухмыляется, присаживает рядом.

– Эй! – поводит рукой и верёвка на моей шее исчезает, будто втягивается ему в ладонь. Хренов человек-паук. – А поговорить? Ты же сам хотел?

– Расхотел, – бурчу я и тру шею.

– Что ж так? Я тут на беседу настроился. Или тебе не нравится приём?

– Приём оставляет желать лучше.