Отправляемся в полдень

Когда стукнуло двенадцать – случилось две «непрухи»: Эйден Карц, негласный покровитель, стал судьёй; сменил чёрную форму на белую – безупречность, безгрешность, – и в мозги вставили чип.

Бля**, дико больно это. Ставили на живую и прямо. Но не орал. Тех, кто орал, забирали экзекуторы – жуткие твари – и утаскивали куда-то. Больше орунов никто не видел. Никогда.

После чипования – чуть не сдох. Недели две промучился. Наблюдатели говорили: это из-за вольности. Слишком вольный. Не принимает вмешательство. Организм помирился с чипом, когда прорезались крылья. Вот тогда-то и пригодились наблюдатели – вели в первом полёте, а то б расшибся к хренам. Правда, при первых чужих словах у себя в голове, почти оглох. Так громко, будто кто в ухо верещал. Потом всех, особенно простых, читать стал, против своей воли – все молчат, а в голове – хор. И тут пригодился чип – ставить блоки, когда ты не хотел, чтобы слышали тебя, или сам не хотел слышать других. Не освоил блокировку – сбрендел.

Так, кстати, и отбирали элиту салигияров. Которые всё прошли. Правда, то только начало было. Дальше испытания похлеще пошли и что страшно, не всегда понятно, что тебя проверяют.

Или других на тебе.

Как-то Эйден Карц, уже судья, остановил в коридоре и, приложив палец к губам, кивнул в сторону, на едва заметную дверь.

Быстро сообразил и скользнул за бывшим наставником безмолвной тенью. А переступил порог – голос проглотил. Кругом детали всякие, инструменты, бумаги какие-то со странными надписями. Потом узнал: чертежи.

– Помнишь, я говорил тебе, что когда вырастишь, сделаешь себе робота.

Кивнул. На слова – от восторга – ещё не было сил.

– С удовольствием научу! – улыбнулся бывший наставник. – Будет наш секрет.

Даже растаял от его доверия: ведь судья мог за такое белой судейской мантии лишиться.

Первый робот вышел косой, кривой, двигался рывками, но приводил в неописуемый восторг. Эйден Карц недаром слыл лучшим наставником, умел рассмотреть ученика и поверить в него. Роботы стали получаться всё лучше, а ученик – наглеть и спорить. И, конечно же, глупо, по-мальчишески распирало, хотелось рассказать, похвастать. Тайна угнетала. А ещё – делала беспечным. Ходил с дурацкой улыбочкой. Совершенно упустил из виду: улыбка – символ наслаждения, а оно непристойно. А на непристойность обязательно сделает стойку тот, кто блюдёт правила и у кого чуйка на нарушителей…

Уэнберри ворвался прям на испытания очередного робота. Когда роботостроители прибывали в кайфе. Такой всегда накрывает создателей, когда те видят своё творение в деле.

А Уэнберри так и замер.

– Судья Эйден, – выдавил он и глазами похлопал, – вы… это же… у вас нет лицензии…

Эйден Карц однако не испугался ничуть, стоял и ждал, что тот станет делать.

«Милорд» угарно метался. И он, конечно же, сделал так, как от него ждали – доложил в Совет Эскориала. Судью Эйдена лишили белой мантии, крыльев и обрушили на него синее пламя. За нарушение интердикта и вовлечение во грех ребёнка. Красноволосого, правда, тоже наказали – пятью днями Коридора страха: извлекали из сознания самые жуткие страхи и толкали к ним в пасть. Выдержал, но в душе поселилась ненависть. Глубоко спрятанная, клокочущая.

Попытался поговорить с Уэнберри, но тот упёрто настаивал на своей правоте: он руководствовался любовью, спасал сослуживцев от впадения во грех… И не понимал, за что тут обижаться. Он же спасал!

Мишель хотел летать. А исполнителей не учили. Они – пушечное мясо. И тогда-то стал убегать по ночам, чтобы Мишеля поставить на крыло – крылья у исполнителя были.

Летали над ночным городом, забирались вверх так высоко, что могли тронуть звёзды.

Те, алмазные, подмигивали и дразнили.

Уэнберри, скот, подсуетился и тут. Не терпелось ему перед новым начальством выслужиться и в форму инспектора скорее прыгнуть. У него, разумеется, свои резоны имелись. Только вот он их не озвучивал никогда.

Просто пошёл и спалил. Мишеля и его друга.

С нарушителями сюсюкаться не стали, первый же прорыв грехов – и бросили в бой. Необученных, едва державших оружие. Они бились храбро, но где мальчишкам в одиночку убить грех? Мишеля Обжорство, Гула, разорвал пополам. Глаза ещё смотрели, рот открывался, как у рыбы, но маленький исполнитель поднял большой палец вверх – мол, во, ты молодец! Даже умирая, думал о других.

Потом налетели старшие, справились быстро.

Когда вернулся, первым делом нашёл Уэнберри. Бил долго, со смаком, совсем по-простолюдински, кулаками по красивой морде. Тот умывался кровью и не сопротивлялся совсем.

Когда парень устал, «милорд» сплюнул кровь и сказал:

– Нас собрали в зале наблюдений. Чтобы видели кару за непослушание. И когда Мишеля… когда он погиб… они на весь экран показали его лицо… глаза…

Уэнберри вцепился себе в волосы и завыл.

Плюнул на него, ушёл. Затаился надолго. Не было сил воевать.

Однажды увидел Эйдена Карца. Снова в белом и довольного.

– Как? Они же отрезали вам крылья?

Был необычайно рад за учителя, но удивлён.

– Судье крылья не нужны, он может летать без них.

Подмигнул и ушёл, словно сказал: сам поймёшь как-нибудь.