Отправляемся в полдень

Тодор обрыскивает всё и вдруг как свистнет. Мы аж подпрыгиваем в своей подглядывалке. Так недолго и попалиться, и палимся.

– Выползайте, надзиратели.

Голос глухой, говорит – не оглядывается. А тут всё вокруг дрожит и дыбится. Куда вылазить? Землетвари в пасть? Она – тут как тут.

– Малыш, – Тодор её по боку треплет, а та от радости гопотит и хвостом так долбёт, что Разрухи, какие попадаются, окончательно – в пыль.

Мы подходим на полусогнутых. Страшно. Хотя раньше я на таких лихо рассекала. А вот Тотошка, хоть и видел, исскулился весь. Боится.

– Ты, гавкун, – Тодор приваливается лбом к землетвари, и я вижу, как его колотит, и тварь от этого беспокоится, – с моими ребятами, как и говорили вчера, к мутантам пойдёшь. Кашалоты помогут тебе убеждать. Скоро, скажи, всем хамба будет, если за себя рвать не станем. Трусы пусть сразу усвёстывают, а то я вернусь и лично каждого освежую, – достаёт ножище свой, Тотошка аж за меня шурхает, – ты усвоил?

Бедняга из-за меня самый нос высовывает и кивает.

Тодор ухмыляется:

– Герой! За юбку прячешься!

Тотошка, не вылезая, ворчит и скалится.

– Ну ладно, живи, – машет рукой и снова свистит.

На этот раз из всех домов лезут жутики. Рыба вместо головы, плавники, ластами шлёпают.

Так вот вы какие, кашалоты. Не зря ими пугают.

– Саск, – кивает синему, у которого ершится черепок, а сам отстаёт от землетвари и стоит, шатаясь, как та тростинка, – забирай гавкуна, десяток наших, и **здуте Залесье.

Синий трясёт башкой, что-то булькатит.

Тотошка отступает:

– Не пойду, с ними – не пойду.

Хвост втянул, уши жмёт, жалко.

Но не Тодору, скотине.

– Радуйся, собак, что не Гибби. Тот собачатину любит. Притом ещё тёплой, чтоб на зубах дёргалась.

– Не пугай! – сжимаю кулаки.

Достал!

– А вы не тупите. Живо выполнять, – вскрикивает так, что все подпрыгивают.

Саск, этот синий, хватает моего Тотоху, беднягу, за шкварник и волочёт.

– Держись, – ору вслед. – Вот я приду, задницы им надеру!

– Гибби, тащи ушлёпка и мотаем в Рай. Времени нет… почти…

Серого припирают связанного и возмущенного, суют в клетку и вешают перед носом у землетвари.

– Малыш так резвее.

Серый смотрит обречённо и жмётся подальше от радостно бешеного Малыша, который норовит зубом утиснуть.

– Править… можешь…

Сам уже, видно, не в состоянии. Придётся старое вспомнить.

– Не так хорошо, как ты. Я с человеком, – тычу в Серого, – не ездила.

– Так… проще… тварь думает… что гонится… легче править…

– Едем тогда. Говори, где твой Рай?

Он машет рукой вперед, на восток.

Дожидаемся, чтоб землетварь выпустила ложноножки, влазим в седло, я хватаю усики – у неё они чувствительные, губу ей задирают, так и идёт; Тодор мостится сзади, лапает за талию, сопит в спину.

На него не злюсь: дрался, заслужил…

…и всем кильдимом – в Рай. Мы на земетвари, кашалоты на колымагах рядом дребезжат.

Данте и не снилось.

***

…когда в двадцати сантиметрах клацают зубы чудовища, и ты преждевременно направляешься в рай (но ведь хорошо ж, что не в ад?), есть повод подытожить прожитое, познать дзен и придаться философии. Итак, что у нас в сухом остатке.

А печальное: я=лох.

Девка прокатила, псих опять в клетку засунул, билета у меня так и нет, собак, которого держал, как козырь, уплыл.

Всё, Серёга, пустота.

Попал ты.

Как там было в детской присказке: Гагарин долетался, Пушкин дописался… Вот и у меня так.

И обидно даже. Вон какой мир создал. Только он брыкливым вышел, самостоятельным.

И теперь меня пересоздаёт.

Надо было этим подземникам поналезть. Ведь может не начни Тодор подыхать, и меня бы к хавальнику этой тварины не привязал.

Злится, отыгрывается.

Но за него держатся надо. Он и знает тут всё, и в авторитете, и дерётся, как перс из аниме. С ним не пропадёшь.

Он, конечно, долбанутый на всю голову, но свои представления о чести-достоинстве есть. Девку, вон, не тронул.

А ему бы она дала, поди.

Такие куколки любят героических плохишей.

О, тормозим.

Приехали.

Вокруг – всё та же красная пустыня с мелкой пылью, что оседает сейчас вокруг колымаг кашалотов.

Где рай-то? Эй, чувак!

Он буквально сваливается со своего ездового монстра, шатается, как пьяный, делает несколько шагов вперёд – и упирается в воздух.

– Тут… не ошибся…

Щёлкает пальцами, бормочет абрукадабру – должно быть, заклинание, – дно клетки отваливается, и я неэстетично ляпаюсь вниз. Под гогот кашалотов и девки.

– Эй… ушлёпок…

Подхожу, мне сейчас не до препирательств.

– Тронь тут и тут…

Указывает точки на воздухе. Я прикладываю ладонь, и воздух впереди вдруг превращается в прозрачную стену, наподобие сот. Вырисовывается и дверь.

Стучу.

Рай всегда охраняют ангелы с мечом наперевес.

Как вот этот здоровяк, что выходит из ворот и смотрит на нас, как на муравьёв.

– Чего надо?

– … Роза… должна… зацвести…

Тодор выдаёт это с трудом, плюхается на четыре мосла, блюёт чёрной жижей.

– Где Роза?

Девка выходит вперёд, но присаживается возле Тодора, шепчет ему что-то, по плечу стучит тихонько. Жалеет, дура! Встаёт уже полная решимости, с огнём в глазах.

– Я здесь, но если нужна вам, помогите ему, моему другу.

Вот как! Уже друг! Нежданчик!

Но здоровяк не промах.

– Его тронула чёрная смерть, мы не можем пустить его.