Отправляемся в полдень

Если бы я прятала тетрадь Другой истории, то выбрала бы склеп. Разве не идеальное место, чтобы укрыть нечто важное? Что лучше могильных камней, умеет хранить секреты?

Иду вдоль стены и простукиваю камни.

Какой герцог Дьюилли представлял себе Айринн – высокой? Тогда могу не найти схрон. Просто не дотянусь. Низкой, вроде меня? Тогда логичнее искать на уровне глаз. Прячут на виду – истина, знакомая с детства. И, к тому же, верная. Один кирпич оказывается чуть выдвинутым. И на стук – отзывается утробным гулом. За ним примостилась и дремлет пустота.

Ищу палку. Пытаюсь расковырять раствор, чтобы раскачать камень.

Не выходит.

Моё орудие ломается.

Приходится выйти из склепа и отойти довольно далеко, чтобы найти, наконец, кусок железа – небольшую, но прочную, пластину. Подсовываю её, пытаюсь действовать, как рычагом.

Бесполезно. Впору взвыть от отчаяния.

Путеводителя нет.

Никто не поможет.

Ищи нить.

Мысль относит аж в первый разговор с Бэзилом о родителях Айринн. Тогда он вёл себя как гад. Обжог мне руку – даже засаднило, когда вспомнила. Хотела тогда огреть его вазой.

Он съехидничал, что быстрее меня и что его не ранить ни деревом, ни железом…

Ни деревом, ни железом!

Ну конечно, кто же станет запирать могучий артефакт в сейфе, который можно взломать примитивной палкой-копалкой?!

Магия! И, наверняка, сильная.

Я знаю только одну, сильнее неё – нет.

Магия рода и любви.

Слюнявлю палец и пишу на кирпиче: жена, мать… Должно быть третье слово. Столь же короткое и ёмкое.

Терпение приносит розы.

…роза!

Камень отъезжает, и я вижу прореху в стене. Руку просунуть – уже не страшно. Страшное позади.

Бумага шуршит под пальцами и греет.

Вытаскиваю тетрадь наружу.

Ничего особенно, если бы только не светились страницы.

Прямо как та странная лилия на чердаке.

Улыбаюсь, плачу, целую пыльный переплёт.

Нашла.

Из страниц выскальзывает и падает на пол сложенный вдвое листок. Поднимаю, записка.

И почти наверняка знаю её содержание: «Ты добралась, моя девочка».

Да, папа, добралась. Как я могла подумать, что ты оставишь меня в этом мире без путеводителя?

Мир не даёт их.

Их пишут любящие, чтобы любимым – не потеряться.

Прячу тетрадь в карман передника.

Трогаю холодный камень саркофага.

Мамочка.

Глаза щиплет, надо скорее наружу, а то затхлый воздух, кажется, напрочь забил лёгкие и тяжко дышать.

Выхожу, подставляю лицо ветру.

Страхи этого дня уходят, осыпаются вековой пылью. Только ликование и лёгкость.

Мне аплодируют.

– Умница! – говорит он, глаза светятся хищно и недобро. – Не зря тебя сам Великий Охранитель избрал!

– Стивен? Ты же уехал?

Лепечу чушь, но лишь потому, что ошарашена. Умное в голову не идёт.

– А я может быть со скучился по вновь испеченной родственнице, – ухмыляется гадко. – А теперь, сестричка, отдай мне тетрадь!

– Нет!

– Ты же умная девочка.

– Нет, Стивен, эта тетрадь – пропуск в мой мир.

Он хохочет.

– Так и знал, что ты не любишь Бэзила. Притворщица. Хотя тебя можно понять: как его любить? Он же чудовище! Монстр! Оборотень!

Хлещу ему по лицу со всей силы, прямо сложенной тетрадью.

Он – не Бэзил, реакции не те.

И пока очухивается, успеваю развернуться и рвануть прочь. Несусь, не разбирая дороги.

Он дышит мне в спину, а я никогда не была отменной бегуньей. А тут ещё это платье и туфли на каблуках.

Нога ожидаемо подворачивается. И лечу кубарем вниз. Повисаю над пропастью на каком-то корне. Тот опасно трещит.

Стивен склоняется надо мной – и у него оскал каменной горгульи.

– Отдай мне тетрадь, и я помогу тебе выбраться.

Корень трещит сильнее. Зажмуриваюсь, тихо хнычу.

Никто не поможет.

Путеводителя нет.

– Я отправлю тебе в твой мир. Ты только мешаешь, путаешься под ногами. Ну же, соглашайся. Брат не будет столь милосерден. Он кинет тебя в пекло войны.

Голос ласкает, обволакивает. Хочется верить, но нельзя.

Смерть недаром раскрывала мне свои объятия, она предлагала остаться, а я ушла и украла у неё. Никому нельзя красть у смерти.

Корень обрывается.

Мне вслед несутся проклятья.

Бездна раскрывает пасть.

Горгульи хлопают крыльями. Хохочут. Победили.

А у меня – крыльев нет.

Любимый ушёл и унёс их с собой.

Лечу бескрыло, камнем, тушей…

Тьма смыкается над головой.

Ад пожирает меня.

Гудок шестнадцатый

…вот дерьмо!

Вся скручена и вишу. Во рту вонючая ветошь.

Ну, Серый! Точно ушлёпок! И надо же было поверить и пойти да ещё и рот так раззявить, что проворонить, как обдурил!

Но ведь там – Харон! Тот поезд! Мне про него всё в уши турчали – и дед тот, Карпыч, что нашёл, и баба Кора потом. И даже Гиль знал!

Дёргаюсь.

Руки отомрут скоро. Горло дерёт от вони: это – та тряпка во рту.

Серый, мразь, отпусти!

Хоть для него и мычу, но, видать, распознаёт, что ругань. Я щаз только врубаюсь, где вешу на каком-то дереве, прям над тем самым обрывом.

Ну, под которым Харон. Вернее, над площадкой у обрыва.

Серый лыбится и ваще, как важный гусь сам. Видать отыгрывается за тот раз, когда обломала.

А не для тебя, ушлёпок, моя ягодка зрела!

Пырхаюсь. Так бы и харкнула этой хренью ему прямо в рожу, ишь, лыбится.

Говорит: