Отпущение грехов

Джон понимал, что ведет себя глупо, и стыдился своего поведения. Ну, в самом деле, с детишками это неизбежно, не могла же Эди безвылазно сидеть взаперти в детской наверху в то время, когда, как утверждала ее мама, она с каждым днем становится все более «самостоятельным человечком».

Ей было уже два с половиной года, и в тот вечер, к примеру, она была приглашена на детский праздник. Мама, Эдит-старшая, сообщила об этом по телефону и передала трубку маленькой Эди, чтобы та подтвердила информацию.

— Я сабияюсь на пьязник! — завопило дитя в папино ничего не подозревающее левое ухо.

— Когда приедешь, зайди к мистеру и миссис Марки, хорошо, дорогой? Повеселишься. Я наряжу Эди в новое розовое платье, — сказала мать, но тут в разговор неожиданно ворвался оглушительный треск, свидетельствовавший о том, что телефон со всего размаху грохнули на пол.

Джон рассмеялся и решил сесть на поезд пораньше, мысль о детском празднике, да еще не у себя в доме, его забавляла. «Представляю себе эту кутерьму! — весело думал он. — Собирается с десяток мамочек, и каждая видит только свое собственное дитятко. Детишки все крушат и ломают, ковыряют пальцами торт, а мамаши возвращаются домой с тайной мыслью о том, что всем прочим деткам далеко до их чад».

Настроение у Джона было прекрасное, все в жизни складывалось хорошо как никогда. Сойдя с поезда на своей станции, он отмахнулся от назойливого таксиста и зашагал сквозь хрустящие декабрьские сумерки по дороге, полого взбиравшейся на холм по направлению к дому. Было еще только шесть часов вечера, но луна уже выкатилась на небо и торжественно сияла, высекая бриллиантовые искры на легком снежке, будто сахаром присыпавшем окрестные лужайки.

Он шел, вбирая полной грудью морозный воздух, и радость его ширилась, а мысль о детском празднике увлекала его все сильнее. Джон прикидывал, как там Эди по сравнению с другими детишками ее возраста, а розовое платье — это, наверное, нечто совершенно взрослое. Он прибавил шагу и вскоре увидел свой дом, в окнах которого все еще сиял огнями остов осыпавшейся рождественской елки, однако Джон пошел дальше. Детский праздник устраивали их ближайшие соседи — семейство Марки.

Взойдя на кирпичное крыльцо, он позвонил. За дверью слышались голоса, и он обрадовался, что не слишком опоздал. Джон поднял голову и прислушался: голоса были явно не детские, и они звучали очень громко, на высокой гневной ноте. Можно было различить по крайней мере три голоса, и он сразу узнал один из них — тот, что взвился до истерического визга, — это был голос его жены. «Что-то там случилось», — мелькнула тревожная мысль. Джон толкнул дверь, та оказалась незапертой, и он вошел.

Гостей созывали на полпятого, но Эдит Андрос, мудро рассудив, что новое платье произведет больший эффект, когда одежки прочих детей уже слегка помнутся, запланировала явление Эди народу на пять часов. И вот, когда мать и дочь прибыли, праздник уже был в разгаре. Четыре девочки и девять мальчиков — завитые, умытые и разряженные в пух и прах со всем старанием, на которое способно гордое и ревностное материнское сердце, — водили хоровод под звуки патефона. Вообще-то, одновременно танцевали не более пары-тройки детишек, но все были в непрерывном движении, постоянно подбегая к мамочкам за поддержкой и снова убегая в круг, в общем, казалось, что пляшут все.

Когда Эдит и ее дочь вошли, музыку на время заглушил непрерывный хор, состоящий преимущественно из слова «прелесть», обращенного к маленькой Эди, которая несмело оглядывалась вокруг, теребя оборку розового платьица. Девочку не целовали — в наш век гигиены это не принято, — но Эди проследовала вдоль строя мамочек, и каждая пожала ей розовую ручку, промурлыкав: «Пре-е-лесть». Ее слегка ободрили, мягко подтолкнули в сторону танцующих детишек, и вскоре Эди уже водила хоровод и веселилась вовсю.

Эдит стояла у дверей и беседовала с миссис Марки, не выпуская из поля зрения крошечную фигурку в розовом. Она не жаловала миссис Марки, считала ту заносчивой и вульгарной особой, но ее Джон и Джо Марки приятельствовали, каждое утро вместе ездили на поезде на работу, так что обе женщины старательно поддерживали видимость теплых дружеских отношений. Они вечно упрекали друг дружку: «Отчего же вы не заходите в гости?» — строили планы «обязательно пообедать как-нибудь вместе и выбраться в театр», но дальше слов дело не шло.

— Малютка Эди очень мила, — сказала миссис Марки, улыбаясь и облизывая губы (Эдит считала эту ее привычку особенно отталкивающей), — такая взрослая, даже не верится!

Эдит подумала: «Интересно, „малютка“ — это намек на то, что Билли Марки, будучи на несколько месяцев младше, весит почти на пять фунтов больше?» Приняв из рук хозяйки чашку чая, она присела на диван рядом с двумя другими мамами и принялась с жаром делиться последними достижениями и проказами своего дитятка — ведь для всех, конечно, это была главная цель сегодняшнего вечера.