Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

— Что? Перекусить? А ещё чего? Брекфаст? Размечтались! Взбитую яичницу, как сказал ваш английский холуй, мармелад, оф корс, чай, овсянку, тосты для всех? Это что, провокация? В вашем положении, и вы ещё заикнулись насчёт бекона? Проголодались? Вспомнили про еду, в то время как мы с головой в дерьме! Двигать челюстями, когда две важные персоны только что исчезли перед нашими идиотскими носами и на наших дурацких глазах?

— Сказать вам, что я думаю насчёт еды, мои дорогие? — наезжает судовладелец. — Хрен вам! Поняли? Хрен вам! В десять часов мы будем в Малаге, вы сойдёте на берег вместе со своим оружием (никчемным) и своим багажом (излишним), и чтобы я больше никогда о вас не слышал! Никогда! Поскольку время лечит, с возрастом я, может быть, забуду о вашем дурацком существовании! От вас не больше пользы, чем от пластыря на деревянной ноге[53], и вы ещё устраиваете скандалы на борту!

Он клеймит перстом Берту.

— Эта гурия испортила весь наш вчерашний вечер! Медпункт забит пострадавшими. Врач уже не знает, где брать бинты! Аптеку разнесли.

Своим неумолимым пальцем он предъявляет обвинение Феликсу.

— Этот сумасброд фланировал по коридору без штанов и показывал свой фальшивый отросток, который вызвал брожение среди пассажирок.

— Как это «фальшивый»? — возмущается препод.

— Молчать!

— А этот смердящий вол, — продолжает ужасный Абей, — бродил по всем палубам и горланил свои пьяные песни, и вы ещё хотите, чтобы вам давали еды?

— Дали! — поправляет месье Феликс. — Чтобы вам дали!

Абей брызжет своими буржуазными микробами ему прямо в рожу.

— А не желаете ли вы, чтобы вам дали под зад, старый болван, гидросексуал, совратитель, член-с-ногами? Пост для всех! Только малышка получит тартинку с конфитюром, и на этом всё! К тому же простого яблочного желе! Который дают обслуживающему персоналу, даже нет: чернокожим посудомойщикам! В Малаге я сам прослежу за вашей высадкой, банда прихлебателей! Вы сами будете тащить своё барахло! По цепочке, как каторжники!

Берюрье, мучимый угрызениями совести, поднимает голову, отягощённую недавним возлиянием.

— Послушай, горлопан, — шепчет он. — Французские полицейские… — Он поворачивается к Старику. — …даже «бывшие», — добавляет он, — не привыкли, чтобы их называли каторжниками. И чтобы вы это запомнили, позвольте мне вам завязать маленький узелок на память!

Добавив к словам крюк справа, он отвешивает такую блямбу в подбородок Абея, что последний делает тройной пируэт, прежде чем вмазаться в переборку. Он выплёвывает три зуба и оседает как подрубленный.

Толстяк подбирает три выбитых зуба, которые состоят из двух резцов и одного коренного с коронкой, и кладёт их в руку судовладельца.

— Слышь, мальчик, — говорит он ему, — подвесишь их на брелок!

Старик делает глубокий вздох.

— Берюрье, — говорит он, — я так думаю, что вы восстановлены в полиции.

Глава 11

Мы хлопочем вокруг Оскара Абея. Хоть он и третирует нас как банановые шкурки, как старые клизмы, как сортирную бумагу, он всё же наш хозяин. Поэтому, чтобы поправить здоровье горлодёру, тирану, каждый применяет терапию, кто во что горазд. Пино выливает ему на портрет таз воды, Берта даёт пощёчину, Мари-Мари показывает ему язык, Гектор нашёптывает ободряющие слова, месье Феликс объясняет принцип нокаута, а Старик предлагает Россу дать ему ногой под рёбра.

Как и все сангвиники, Абей приходит в себя быстро. Выйдя из тумана, он рассматривает три зуба на своей ладони, вытирает изнанкой рукава пенистую и кровавую слюну, которая выступает из бреши, и вопит в сторону Берюрье:

— Убийфа! Убийфа! Я буду вваловаться! Полиффыя! На помоффь!