Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Есть такие умы, у которых начинает чесаться в окороках от моего чтива. Какая-то поверхностная философия у этого Сан-Антонио, — жалуются сии гипсовые фигуры. Так это же комплимент, Зезетта! Если она простая, моя философия, значит, она хорошая. Простые истины — самые стоящие. Я — медицинская аптечка народной мысли. Механический конструктор философии на каждый день. Сэндвич рассудка, которым утоляют внезапный голод. Когда выходишь из моего буфета, можно свернуть к богатым заведениям, чтобы запастись провизией для пышного стола, чтобы вас обработали люксовым электричеством, натёрли до блеска мозги и позолотили интеллект. Не стоит спорить, что лучше. Уж если нам выпало жить, давайте жить вместе! Жизнь, её надо пережить. Как говорил Икар: «Без крыльев не выживёшь».

В это время года перейти набережную Круазе́т равносильно подвигу. Наводнение из спортивных машин, набитых загорелым мясом. Скопление ляжек и грудей, переплетение ног, цветной калейдоскоп, всплески хрома, канцерогенные запахи бензина и разогретого гудрона. Всё это плавится на солнце под сизыми от пыли пальмами.

Мы затаились на краю пешеходного перехода, готовые броситься в первую попавшуюся брешь. Окружающая среда состоит из временных пешеходов, которые героически пытаются пробиться к своим машинам. Какая-то пара шестидесятилетних мечет молнии. У него внешность внематочного плода, которому не надо было вылезать из банки своего детства, она — крикливая мартышка с мускулами, как у рака. Соломенные шляпы с лентами создают им ядовитую тень. Они трясут кулаками в сторону нескончаемого потока, пёстрого, адского, шумного, дерзкого, припадочного, который наплывает, словно прибой, гудит, оскорбляет, смеётся, поёт и размахивает бесстыдством, словно знаменем.

Надо видеть этих мэнов Лазурного Берега. Бампер к бамперу, все в пыли и в радиоприемниках. Ибо посреди этого треска они еще выдают «привет-девочки» по кругу! Ты улавливаешь голос Клода Франсуа, рвущиеся миндалины Холидея. И еще Шейлу, вы слышали, как поёт Шейла? Она продолжает мужественно вибрировать голосовой щелью, эта деваха, посреди всеобщего гама. Месье Лип невозмутимо выдаёт нам её трели.

Всё это движется беспрерывно. Молодые люди с голыми торсами свешивают ноги с золотистым ворсом из своего автомобиля «триумф». Есть и семейство оплачиваемых отпускников, тех, что вырвались с кровопролитной дороги Наполеона, одуревших от народного празднества, с шезлонгами, прикреплёнными к багажнику на крыше, детскими колясками, матрасами, клетками с канарейками, водными лыжами, эмалированными горшками, японскими велосипедами, баллонами с бутаном. На них майки в сеточку. Мамаша вся багровая от езды и от жары. Внутри ты замечаешь кошку на привязи или бобика, который высунул свой хвост через дверцу как на праздник. Детишки на грани удушения, тёща смело расстегнула блузку и обмахивается журналом «Французский охотник». У страдалицы взгляд угасающий. Она взывает к чересчур голубому небу, чересчур пустому, чтобы скрывать там милосердного Боженьку. Боженька занят своей работой, и безмозглые отдыхающие, которые толпятся вдоль моря, не входят в его производственное задание.

Есть и иностранные туристы. Бесстрастные англичане с рожами, не более фиолетовыми, чем обычно, которые ничем не мучаются, не дёргаются, ни на что не смотрят. Взмокшие бельгийцы с глазами, полными доверия и восхищения. Немцы, спокойные и мягкие, немного озабоченные. Швейцарцы, которые стараются не поцарапать кузов своих сверкающих «мерседесов», осторожно сигналят и включают фары. Скандинавы, такие же идиотские, как и сканди[12], блондинистые, бесцветные, безбашенные, регочут под взглядами прохожих.