Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Я не знал, что у него он есть. Вообще-то, образ жизни у Папаши ещё тот. Этот мужик не перестаёт меня удивлять.

Мы спускаемся к пляжу, где оголённое человечество тащится от Фобоса. Добросовестно сложившись в правильный ряд, эти обмазанные кремом подставляют свои гнилостные продукты солнцу с тем, чтобы приобрести съедобную внешность. Они поджариваются молча, стоически. Прометеи! Весёлый магомед им отслаивает кожу, обугливает окорока, слепит глаза, вносит сумятицу в их микробную флору. Внушительные как надгробья, они терпеливо сносят на себе шпиговальные иглы. Есть хорошо пропечённые, и есть с кровью, обжаренные и обугленные. Они окрашиваются теплом, они им парят свои попари́. Если бы они могли, они бы выложили свои потроха на горячий песок, раздвинули аналы, чтобы подрумянить сокровище.

— Каково, Сан-Антонио, каково? — стонет Дир. — Вас не тошнит? Вы не испытываете отвращения, когда идёте вдоль этих почти разложившихся трупов?

Мой взгляд задерживается на великолепной блонде, и я отвечаю ухмылкой.

— Н-да, — ворчит мой начальник, — вообще-то, может быть, всё дело в возрасте.

— Да нет, месье, посмотрите на эту группу огромных старух, покрытых целлюлитом и складками. Эти экс-женщины пришли сюда из кокетства в надежде на то, что их кожа, как только побронзовеет, станет аппетитной. Ведь кокетство, месье, если уж на то пошло, это форма альтруизма, которая состоит в том, чтобы стать привлекательнее в глазах своих современников.

Он шагает всё быстрее по фронту лежащего стада.

— Вы знаете, где находится ваш водитель?

— Да, вон там.

Он показывает в сторону волейбольного клуба, на площадках которого мечутся юнцы в шортах.

— Он играет в волейбол?

— Да, у него есть такая причуда.

— Хороший вид спорта, месье.

Я не в своей тарелке. У меня никогда не было приватных отношений со Стариком. Только работа, работа, работа. Я не знаю, как мне держаться. Хочу выглядеть естественнее. Как вообще-то ведут себя на пляже с господином, которого знаешь много лет, но которого от тебя всегда отделял министерский стол из красного дерева с бронзовой отделкой по углам? Нужно как-то подстраиваться, подбирать слова, следить за интонацией и, в особенности, за походкой, не так ли? Вот что самое трудное: шагать рядом с начальником, которого вы видели только сидящим.

Мы подходим к краю площадки с волейболистами. Можно подумать, что они все на спиральных пружинах. Подпрыгивают с места, взлетают и опускаются как поршни. Большой мяч порхает над ними, словно завороженный земным тяготением, но вновь подбрасываемый рукой или её мужской частью: кулаком.

Патрон останавливается, руки в карманах, и смотрит на игру, посмеиваясь.

— Картина ещё та, — вздыхает он. — Как вообще-то нормальный человек может столько корпеть над мячом?

— Для моциона, — роняю я.

— В таком случае можно заниматься физической культурой.

— Это не так увлекательно. В одиночных упражнениях нет страсти, месье, тогда как командная игра захватывает человека. В этом мире нужна побудительная причина для того, чтобы что-то делать. Здесь этой причиной является победа. Эти десять человек объединены волей к победе, и на протяжении матча их жизнь становится как бы осмысленной.

— Осмысленной или нет, но мне нужен мой шофёр! — отвечает Раздражительный.

— Какой он из себя?

— Самый старый!

Я замечаю в команде мускулистого старика, грудь которого покрыта седой шерстью, волосы напоминают мочу, и у него огромные усы, сохранившие рыжий цвет.

— Росс! — неприветливо кричит Почтенный.

В ответ усато-седоватый адресует Старику мимику. Затем, воспользовавшись тем, что мяч ушёл, поднимает руку в знак того, что хочет выйти из игры.

Молодой горилла кричит:

— Эй, парни, друид сваливает!

Его заменяют, и вышеупомянутый Росс покидает песчаную площадку. Персонаж не лишён живописности. У него квадратный подбородок, крючковатый нос, скуластое лицо, глаза почти бесцветные. Его длинные, ниже коленей, белые шорты велики ему на три размера.

— Росс! — говорит Старик на английском. — Наденьте приличную одежду, вы мне нужны!

Росс кивает и исчезает в раздевалке.

— Он англичанин? — удивляюсь я.

— До единой пуговицы на его униформе.

— Не часто бывает, чтобы на службе у француза был британский персонал.

— Не часто, — соглашается Бритоголовый, — и Росс появился у меня лишь в силу обстоятельств.

Родословная Росса и его судьба не входят в число моих самых животрепещущих забот, поэтому я воздерживаюсь от вопроса к Патрону, но он продолжает:

— В тысяча девятьсот двадцатом году мой тесть купил «роллс-ройс». Вместе с машиной британская фирма прислала механика, который должен был обучить французского водителя управлению и обслуживанию автомобиля. Этим механиком и был Росс. За время своей работы он влюбился в горничную моего тестя. Она ему понравилась, и он дал по физиономии шофёру, который был её женихом, и накрепко занял его место. Он женился на горничной и навсегда остался в нашей семье. После смерти моего тестя я сохранил этот ансамбль, то есть горничную, шофёра и… «роллс»! Забавно, не так ли?