Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

— Вы спросили у капитана, есть ли на корабле место, где можно было бы спрятать кого-либо живого или мёртвого?

— Да, спросил. Он сказал, что навряд ли. После третьего исчезновения он организовал бригаду, которая незаметным образом обшарила весь корабль под видом проверки кондиционированного воздуха. Были обследованы все каюты, абсолютно все.

Музыка умолкает. Удар в литавры призывает к всеобщему вниманию. Молодой офицер, которому поручено развлекать публику, поднимается на эстраду и объявляет, что сейчас дамы будут приглашать месье. При каждом ударе в литавры музыка будет останавливаться, пары разъединяться, и биксы побегут приглашать котов. Хорошо? Уиииии! Иессссс! Иааааа! Сиииии! — отвечает толпа.

Людей на корабле надо развлекать во что бы то ни стало. К счастью, развлекать всегда легче, чем кормить. Чем глупее вы им выдаете номера, тем сильнее они балдеют. Глоток шампанского, двойной скотч вдобавок — и у вас получится один из самых приятных вечеров. Для полноты счастья назовите его «гала». Посыпьте конфетти. Завяжите всё это серпантином. Раздайте всем дурацкие колпаки, и большое веселье поднимется, как майонез. Останется только запустить корабельного фотографа, чтобы запечатлеть эти исключительные минуты, которыми можно будет приделывать своих друзей по возвращении! «А это вечер капитана! Мы смеялись как сумасшедшие! Всё было просто бесподобно!»

Чтобы позабавить человека, его надо оглушить. Утопить в музыке, залить алкоголем, дать потереться. И, в особенности, дать облегчиться его воинственной железе. Для этого достаточно запустить в кого-нибудь комком из бумаги. Посмотрите на их злобные рожи, когда они бомбардируют друг друга. Убийство горит в их глазах. Они думают, что бросают гранаты. О, извращенцы! О, пуховые убийцы! Ватные динамитчики! Бумажные душегубы!

Ладно, довольно о них. Оркестр заиграл марш. Нужно дать им что-то стимулирующее, настроить на боевой лад! И потом, марш — это же так просто. С самого рождения вас только и учат ходить в ногу.

Бздынннь! — бьют литавры. Все рванули как на буфет. Отвязавшиеся бабы пикируют на самцов, которых они приметили. Хватают их как сумасшедшие. Иногда их целый рой вокруг одного и того же. Можно я вам скромно признаюсь, что я один из них? Полдюжины захватчиц окружают меня, хватают, засасывают. Их возбужденные лица пугают меня. Как на рисунке Гюса Бофа́[38]. От пота у них слиплись волосы. Скулы пылают, глаза горят, макияж напоминает корочку камамбера. Ненасытные! Жуткие! Жерло в огне! Губы щерятся, как у собак на охоте! Их природа выпирает из них. Я даю себя зацапать самой сильной. Вечное превосходство пчеломатки в улье! Мною завладела изумительная брюнетка наподобие Карменситы, которую можно было бы принять за Эрнана Кортеса[39], если бы она не брилась каждое утро.

С досадой на лице проигравшие бросаются на остальных, не таких аппетитных (опять же, скромно выражаясь). Но лучшие продукты разобрали в мгновение ока. Остались только объедки (тавтология?). Бросовый товар! Зал был разграблен от мужчин (не по-французски, но мне плевать) набегом амазонок. Всё, что еще можно набрать в драке в полумраке (о, как сочно я рифмую!), — это слепого старика, частично парализованного дауна, золотушного чёрного короля, святого отца-миссионера и шотландца в национальном костюме (его приняли за женщину). Мы дёргаемся, топчемся. Марш — это нечто немилосердное. Я едва успеваю ощупать спинное декольте своей мясистой кавалерши и едва почувствовать прикосновение её жаждущего лобка, как новый удар в литавры рассекает надвое зачаток сладострастия, который возник между нами.

— Жаль! — вздыхает она, отлипая от меня как пластырь.

— Оргия ещё впереди, — разговариваю я сам с собой.

Я не успеваю охнуть, как на меня налетает новая волна захватчиц. На этот раз мне достаётся блондинка, притворно застенчивая, поистине развратная, чьи глаза напоминают половые отверстия. На салический[40] закон женщины ответили фаллическим.

Я замечаю Берюрье в глубине танцевального круговорота, он прижимает к себе особу редкой красоты. Эту мышку я уже приметил и намеревался обольстить её при первой возможности. Как египетская статуя. Но она, наверное, индуска или же прикидывается. У неё иссиня-чёрные волосы, блестящие, разделены прямым пробором. Мушка на лбу придаёт ей экзотичности. Я без ума от её смуглого цвета лица, от её королевской осанки, её большого рта, такого пухлого, что вот-вот лопнет, полного вкусного сока. Похоже, она любит жир, ибо сопровождает толстого южноамериканского увальня, лысого и безобразного, более чем упитанного, который один в этот вечер, не считая музыкантов, облачен в смокинг (ибо на корабле никогда не одеваются торжественно в первый и последний вечер).

Жирдяи, похоже, производят благоприятное впечатление на индусок, которым насточертел факиризм. Толстяк важничает оттого, что управляет таким великолепием. Он чувствует себя королём фиесты, избранником судьбы. В танце он отпускает ей экспресс-комплименты на изящном франглийском языке: