Отпуск по ранению

Володька сел, сцепил руки и уставился в одну точку...

- Ну все, - поднялась Юлька. - Теперь ты поцелуешь меня на прощание и... скажи, несмотря на свою влюбленность, ты еще любишь меня немного?

- Люблю, Юлька... - сказал он, потому как чувствовал сейчас такую нежность, которую можно было, не кривя совестью, назвать любовью. Он подошел к ней, прижал худенькое Юлькино тельце к себе и поцеловал раз, потом еще... Он почему-то ясно ощущал, что больше он не увидит Юльку, что поцелуй этот последний...

- Ничего, Ксения Николаевна, что мы при вас целуемся? Это же на прощание, - спросила Юлька, счастливо улыбаясь, почувствовав искренность Володькиного поцелуя.

Потом она подошла к помертвевшей Володькиной матери, обняла, чмокнула в щеку и, заметив слезы на ее глазах, сказала:

- Только не плачьте, Ксения Николаевна... Мы обязательно с Володькой встретимся на фронте... Обязательно!

До трех вокзалов они шли пешком... Юлька что-то рассказывала о своих девочках из роты, что некоторые боятся после войны не выйти замуж, так как не останется парней их возраста, что некоторые, их немного, все-таки трусят, хоть и пошли добровольно, и жалеют об этом, но она, Юлька, разумеется, не жалеет, но немножко пугают ее трудности быта, жизни среди мужчин... Володька не очень-то вникал в ее болтовню. У него ныло в груди какое-то очень определенное предчувствие, что эти минуты с Юлькой - последние... И чем беззаботней и веселей была ее болтовня по пустякам, тем сильней и глубже это пронизывало его...

Не сговариваясь, они оба повернули к Октябрьскому вокзалу и вошли в зал ожидания... Вокзальная предотъездная суета взбудоражила их, и они долго бродили по залам, прошлись по перрону... И пыхтение паровозов, их протяжные гудки, дым, пахнувший разлуками, лязганье буферов, нервные, приглушенные разговоры отъезжающих погрузили Володьку в то томительное, не всегда радостное, но всегда значительное предощущение дороги, которое неизменно испытывал он на вокзалах и станциях, каких немало было в его короткой жизни... Не важно, что предстоящие ему дороги была дорогами в неизвестное, дорогами, может быть, в никуда, дорогами последними, но они всегда тревожили и возбуждали...

Они подошли к расписанию и узнали, что на Калинин идет только один поезд, днем. С ним-то и должна уехать Юлька, а оттуда, как сказал им майор, поедут они машиной до места... На вокзале Юлька затихла, и ее рука, до которой дотронулся Володька, была холодной.

- Не знаю, стоит ли тебе меня провожать завтра? Боюсь разреветься...

- Но-но, товарищ красноармеец, это не положено, - попытался пошутить Володька.

До Матросской Тишины они шли почти не разговаривая... У казармы Володька поцеловал Юльку, но ее губы были холодны, и она не ответила на поцелуй. Возбужденность, с которой она пришла к ним в дом, видимо, прошла - Юлька как-то завяла, будто очень и очень устала... Он долго смотрел ей вслед, как дошла она до проходной, как перекинулась несколькими словами с постовым, как оглянулась и улыбнулась Володьке такой же жалкой, вымученной улыбкой, как и у призывного пункта...

Володька постоял еще немного, потом вынул из кармана черный футлярчик смертного медальона, развернул его, вынул вложенную туда бумажку, прочел Степанов жил где-то у Крестьянской заставы.

* * *

Он долго бродил по каким-то переулкам с одноэтажными деревянными домами, прежде чем нашел нужный. Долго стоял перед дверью, не зная, что ему говорить и как вести себя, если Степанова еще не получила похоронку, и так, ничего не придумав, постучал.

Открыла ему девочка лет двенадцати, поглядела на него и, ничего не спросив, убежала в темноту коридора.

- Мама, мама! К нам дяденька с фронта...

Володька сделал шаг... Навстречу ему шла женщина, на ходу вытирая мокрые руки.

- Вы к нам? - спросила, остановившись перед ним и глядя холодноватыми, настороженными глазами.

- Вы - Степанова? - Она кивнула в ответ. - Тогда к вам.

- От мужа? - спросила она сдавленным голосом, и он почувствовал, как напряглась она вся.

- Мы вместе воевали...

- Он жив? - задала она самый главный и страшный вопрос, но каким-то странно равнодушным голосом.

- Вы ничего не получили? - проклиная штабную канцелярию, пробормотал Володька.

- Нет, ничего, - мертво ответила она и перестала вытирать руки, которые плетьми упали вдоль тела.- Ну, проходите же, чего мы тут, в коридоре. - Она открыла дверь комнаты и пропустила Володьку.

В довольно большой комнате - простой стол, три кровати, славянский шкаф с зеркалом, в беспорядке расставленные венские стулья. На одной из кроватей, прижавшись друг к другу, сидели девочка, открывшая ему дверь, и мальчуган лет семи. Они смотрели на Володьку как-то очень серьезно, без обычного детского любопытства.

- Садитесь, - сказала женщина, подвигая ему стул, и сама села напротив.

- Спасибо, - поблагодарил он и взглянул на ребят - говорить при них было нельзя.

- Маша, пойдите прогуляйтесь, - поняла женщина его взгляд.

- Да, мама, - сразу согласилась девочка, взяла брата за руку, и они вышли из комнаты.