Отпуск с папой

В кухне я пнула ногой стену, боль в пальце еще не унялась, но я вернулась в зал. Мы сидели друг против друга, я смотрела, как он завтракает, и мне было легко и тепло. Он гладил ступней мою ногу, и, когда доходил до ушибленного пальца, сердце начинало стучать.

– Доброе утро, господин Тисс. Кристина, вот, просили тебе передать.

У стола возникла Геза, я вздрогнула и уставилась на упаковку с лекарством, которую она мне протягивала. Глазные капли.

– Откуда это?

– Я сбегала на работу к маме. Хайнц сказал, что дело плохо и если ты в ближайшие полчаса не получишь капель, то ослепнешь. Мама считает, что тебе лучше к ней зайти. А что с твоими глазами? Они просто немного пухлые.

Я уклонилась от удивленного взгляда Йоханна и взяла капли.

– Надо говорить – припухлые, Геза. Припухлые, а не пухлые глаза. Ничего страшного, Хайнц всегда всех взбаламутит. Но все равно спасибо.

– Сами глаза ведь не могут опухать, только веки. – Йоханн допил кофе и отодвинул тарелку. – Во всяком случае, я так думаю.

Геза с интересом на него взглянула.

– Но у нее ведь пухлые глаза, правда?

Он склонил голову на плечо и внимательно на меня посмотрел:

– Может быть, усталые. Чем ты сейчас занимаешься? Поедешь со мной на пляж?

Глаза у Гезы расширились. Я старалась на нее не смотреть.

– Я бы с удовольствием, но мне нужно идти. Завтра привозят мебель, а мы все никак не закончим.

– Жаль. – Он встал и потянулся. – Тогда возьму велосипед и поеду один. Хорошо вам поработать.

Он пошел к дверям и послал мне за спиной у Гезы воздушный поцелуй.

– Кристина! Я что-то пропустила? Я думала, ты считаешь его брачным аферистом!

– Хайнц и Гизберт так считают. Я – нет.

– Тогда ты должна сказать, что они ошибаются. Я была у них, они сидят за столом, и Хайнц решает, кто и когда будет за ним приглядывать.

Я составила посуду на поднос.

– Я поговорю с отцом. А Гизберт фон Майер может сколько угодно сидеть в дюнах на солнце и пялиться на Йоханна в бинокль. По крайней мере не будет здесь действовать мне на нервы.

Геза прошла за мной в кухню.

– Но между вами что-то есть?

– Не любопытничай, Геза.

– Почему? Я что, не могу спросить?…

Я загрузила посудомоечную машину и включила ее.

– Можешь, но отвечать я тебе не обязана, деточка. Ну, пойду к нашим старикам покрывать лаком плинтуса.

Старики отходили от стола, когда я открыла дверь пивной и зафиксировала ее стопором.

– Почему вы сидите с закрытой дверью? Запах краски нужно выветривать.

Гизберт фон Майер сунул записную книжку в рюкзачок и с важностью посмотрел на меня:

– У нас тут было совещание, не предназначенное для чужих ушей.

– Фу ты, ну ты.

И хотя я сказала это шепотом, Калли все-таки услышал и укоризненно покачал головой. Заметив это, папа подошел ко мне.

– Да, Калли, ты качаешь головой. Но у нее опасный конъюнктивит, поэтому она так и выглядит. Детка, раз ты больна, не стоит работать. Мамы Гезы не было на месте?

Калли подошел поближе.

– А что такое? Она выглядит как всегда.

– Чушь! – Папа наклонился и впился в меня глазами. – У нее такие опухшие глаза.

– Что у нее с глазами? – Онно оттеснил Калли в сторону. – Ну не так уж все страшно. Может, правый глаз и опух немного, но и только.

Карстен положил руку мне на плечо и развернул к себе.

– Дай-ка посмотреть. О, ничего страшного. Надень солнечные очки, и никто не заметит.

– У меня все в порядке с глазами.

– Не ворчи. – Папа развернул меня в обратную сторону. – Так что сказала мама Гезы?

– Я у нее не была. Геза принесла капли, и уже почти все в порядке.

– У Нильса раньше случался сенной насморк, и глаза тоже становились такими.

– Карстен, у меня глаза не больные, так что, пожалуйста, не надо. Мы уже можем приступить к работе? Завтра привезут мебель.

Калли сочувственно на меня посмотрел.

– Оставьте ее в покое, с такой отечностью чувствуешь себя не слишком хорошо.

– Ты же только что сказал, что я выгляжу как всегда. С чего это я вдруг стала отечной?

– Твоему папе виднее, он твое лицо наизусть знает.

– Вот видишь! – с глубоким удовлетворением кивнул Хайнц. – А у тебя сегодня глаза странные. Лучше капни еще раз, станет получше. Итак, я начинаю вешать лампы. Онно, перестань пялиться на мою дочь, ей все равно это не поможет. Давайте, парни, за работу.

Я покрывала лаком плинтуса в такт песне «Посмотри в мои глаза», которую распевали Марго Хильшер по радио, а папа – на стремянке. Когда он повернулся ко мне, чтобы прокричать радостное «Годится!», лестница под ним закачалась.

– Хайнц! Ты когда-нибудь сломаешь себе шею! – Марлен, чье появление в пивной никто не заметил, придержала лестницу. – Будь умницей и рискуй где-нибудь подальше от моего заведения.

– А то все повесят на Марлен.

Онно, искавший что-то в ящике с инструментами, поднял глаза.

– Но мы можем сказать, что он упал с велосипеда. Тогда все оплатит его страховка, и мы не пострадаем.

– Какие вы все бессердечные. – Папа осторожно спустился с лестницы. – В жизни есть место сочувствию, любви, человечности. Но вы этого не знаете, вам это отзовется когда-нибудь, вот попомните мои слова…