Отпуск в кредит

Но тут самолёт затрясло уже без остановки. Рывки сменялись резкими тычками, самолёт стало бросать в глубокие воздушные ямы, как на американских горках, да так, что дыхание спёрло даже у плачущих пассажиров. Свет в салоне погас, а огоньки дорожки в проходе, наоборот, зажглись. Командир экипажа беспрерывно что-то говорил, призывая всех к спокойствию, но его уже никто не слушал. Включилась ненавязчивая пульсирующая сирена, и самолёт резко пошёл правым бортом вниз, сильно дав крена. Все вокруг, особенно женщины и дети, ещё сильнее закричали, некоторые мужчины пытались их успокоить. Кто-то, обхватив голову руками, упирался в переднее кресло, кто-то, наоборот, полностью распластался на нём, закрыв глаза и запрокинув голову назад, напряжёнными руками вцепившись в подлокотники. Кого-то рвало. От этого рвало и других. Многие молились, даже в голос. Кто-то истово и не переставая крестился, как умалишённый.

Юра накрыл собой Настю, в свою очередь, накрывшую плачущего Олега, и тоже стал молиться про себя, лишь немного шевеля губами:

«Господи! Господи! Спаси и сохрани нас! Господи! Не дай погибнуть! Господи, молю тебя, Господи… иже еси на небеси…царствие твоё, Господи».

— Ух! — не удержался от вскрика Юра, когда после очередного продолжительного броска в яму самолёт пошел в пике.

Послышался дребезжащий надрывный гул моторов. Голос командира истошно просил членов экипажа приготовиться к экстренной посадке на воду. Всеобщий крик многократно усилился. Под руками Юры затряслась вместе с самолётом наэлектризованная Настя. Он уже не мог её сдерживать.

«Ну вот и всё», — пронеслось в Юриной голове.

Слёзы сами брызнули из его глаз, а мамина фотография с памятника на кладбище возникла перед ним, отодвинув собою всё остальное.

— Господи, не убивай нас, прошу тебя, заклинаю! — увеличил он темп и громкость собственного шёпота. — Господи, прости, Господи, прости, Господи, прости меня грешного… и все явные и неявные прегрешения мои! Гос-по-ди! Мы так хотели все вместе отдохнуть на море! Так хотели, Господи! Пожалуйста! Прошу тебя! Умоляю! Хотя бы неделю ещё пожить, Гос-поди! Хотя бы пять дней всего, слышишь! Господи! Заклинаю тебя! Не убивай только!»

* * *

Юра сидел справа за рулём серебристой тойоты. За окном неспешно ползли кипрские, совсем немосковские пейзажи. Скорость была небольшой из-за постоянных поворотов и изгибов дороги. Знаки «50» быстро сменялись на «30», а потом снова — на «50». Редко, когда были участки по шестьдесят пять. На них Юра давал волю своей правой ступне. И тут же перед новым крутым изгибом дорожного полотна её осаживал, перемещая на педаль тормоза. Настя молча сидела рядом, на непривычном для него месте слева.

— Я себя чувствую, как выжатый лимон, — вдруг промолвила Настя.

— Угу, — промычал в ответ Юра, — а у меня, знаешь, что-то голова болит, — он цокнул языком, — вот здесь, пониже затылка, — и втянул голову в плечи. — Никогда не болела, а тут вдруг чего-то… — не закончил он своей фразы.

Юра посмотрел в центральное зеркало заднего вида. На заднем сиденье, развалившись и вытянув донельзя ремень безопасности, спал Олег.

«Сморило пацана», — подумал Юра, возвращая глаза к виду дороги через лобовое стекло.

— Ну и дыра — этот западный Кипр, — произнёс вслух он, — минут двадцать уже едем, а ни одной машины пока.

— Угу, — многозначительно ответила Настя.

Редкие машины всё же были здесь, но все они стояли на обочине, припаркованные возле домов. А вот двигающихся машин, как, впрочем, и людей на улице, и правда, совсем не наблюдалось. Видимо, дневной зной заставил всех их сидеть дома.

— Смотри-ка, на указателе до Помоса уже 14 километров осталось. Ну да, и навигатор почти столько же показывает. Странно, я не помню, чтобы мы проезжали Полис. А ты не помнишь? Проезжали мы его? — спросил Юра Настю.

— Полис? Нет, не помню. Наверное, я отвлеклась и не заметила знаков.

— Да, странно.

— Ой, смотри, Юр, море здесь какое красивое!

Настя повернулась к окну и стала тыкать пальцем в стекло:

— Смотри, смотри!

Юра бросил короткий взгляд влево. Потом ещё и ещё раз.

— Ага.

Ему открылся поистине потрясающий вид. После каких-то несуразных серых строений, корявых деревьев, колючего сухого кустарника, пусть даже и ярко цветущего, плантаций со всякой всячиной, которые все вместе, чередуясь, мелькали то и дело и закрывали собою море, вдруг начался бесконечно длинный, открытый взору великолепный пляж. Параллельно ему таким же длинным и прямым отрезком пошла, наконец, и дорога. Пенящиеся волны высотой где-то по колено и выше поочерёдно и как бы наперегонки друг с другом жадно набрасывались на песчаный, вперемешку с мелкой галькой, берег, оставляя после себя тёмный от влаги след. Сразу за береговой линией начинался кусок нежно-голубого цвета, а на полпути к горизонту, после чётко выраженной между ними границы — ярко-синий.

«Там, где море голубое, видимо, мелко и песок, а где синее — глубоко и дно каменистое», — подумал Юра.

Он озвучил эти свои мысли Насти.

— Отсюда и такая разница в цвете, — заключил он.