Отрава для сердца моего

– Я постараюсь быть сдержанным и более снисходительно относиться к тебе, буду выслушивать тебя, вникать в твои проблемы, решать их, если это будет необходимо, по крайней мере, попытаюсь все это исполнять. Но все же советую не слишком мне досаждать мелкими вопросами, изволь их решать сама. Не жди, что я стану вдруг заглядывать тебе в рот и бежать исполнять любой твой каприз. Этого не будет, меня не переделать. От тебя требуется никогда не отказывать в исполнении супружеских обязанностей в постели, не отталкивать, если мне вздумается, например, поцеловать тебя, подчиняться мне, слушаться во всем, не ждать, что я сам должен догадаться, лучше расскажи, что тебе нужно или что тебя беспокоит. И самое главное – не совершать глупостей. Если очень хочется их сделать, то поделись вначале со мной своими планами.

Ясна удивленно смотрела на мужа. Амьера кто-то подменил! Это не он! А впрочем, если вникнуть, что он говорит, то он прав – его не переделать. Он, возможно, будет стараться, а она обязана делать.

– Не смотри так на меня, – раздраженно попросил Амьер, – я не хочу быть голословным, не всегда будет так, как я обещаю, но я постараюсь быть хорошим, ну или терпимым, мужем. Ты тоже должна приложить усилия.

– Да, конечно. Я тоже постараюсь.

– Нет, ты должна очень стараться.

Амьер наклонился к Ясне, она невольно отпрянула.

– Я же просил, – поморщился Амьер, – не надо так делать.

– Прости, я непроизвольно, постараюсь больше так не делать.

Амьер поцеловал ее в щеку и встал.

– Одевайся, я зайду за тобой через двадцать минут. И еще – дверь между нашими покоями не вздумай закрывать, а я попробую не забывать постучать, перед тем, как войти.

Он ушел, а Ясна еще несколько минут сидела в ступоре, потом опомнилась и кинулась одеваться. А надевать ей, кроме платья, в котором сюда пришла, нечего. А оно мятое, она же в нем уснула, отдавать служанке, чтобы погладила уже некогда. С собой она ничего не взяла, даже этот халат, неизвестно чей, ей принесла служанка, но ее уверили, что он чистый и новый. Что ж, вот первая проблема, которую надо будет озвучить за ужином Амьеру – ей нечего надеть. Ясна рассмеялась – извечная проблема женщин сейчас стояла остро, как никогда. Еще несколько часов назад жизнь казалось ей мрачной и беспросветной. А теперь слабой надеждой забрезжил свет впереди. Может, и дети у них будут?

Амьер пришел ровно через двадцать минут и, о чудо, постучал, прежде чем войти. Правда, не стал ждать отклика, сразу же открыл дверь. Скептически оглядел платье Ясны и высказался, что надо немедленно шить новый гардероб, а завтра утром переправит ее в замок для того, чтобы она взяла одежду на первое время. Но увидев, как побледнела после его слов жена, передумал, сказал, что сам завтра принесет пару платьев. Ясна предложила забрать одежду из ее родного дома, Амьер сказал, что это возможно, но все равно ей нужно немедленно заняться своим внешним видом. У нее должен быть полный набор одежды на все случаи жизни и здесь и в горах, чтобы не приходилось появляться перед мужем в таком виде.

За ужином он был вежлив, предусмотрителен, что настораживало Ясну, все-таки, она не верила ему. С чего он так переменился?

Во время ужина Амьер спросил – помнит ли она своих бабушку и дедушку с отцовской стороны. Ясна совершенно не помнила Тихона Ледена, он не навещал их ни разу. Отец как-то повез в гости всю свою семью на запад княжества, в город Острогор, где жили его родители, но у Ясны не сохранились воспоминания – она тогда была еще слишком мала. Дед Тихон умер, когда ей было пять лет, бабушка после смерти мужа ушла в обитель Пресветлой Матери Заступницы. Бабушка, насколько знала, Ясна была еще жива, но ни с кем не хотела видеться, общаться.

Ясне пришла в голову мысль – кто отец тети? Сейчас сестре отца тридцать два, она могла быть дочерью, как Тихона, так и волерона. Отчего-то же тетка долго не выходила замуж. Вот интересно, почему?

После ужина Амьер зашел вслед за Ясной в ее покои. Она прошла к окну, за ним была темнота, но Ясна знала, что там шумят золотые и багряные деревья, на клумбах сохнут цветы, воздух наполнен запахами прелой листвы, сырой земли, костром. И этот родной, такой знакомый терпкий аромат осени был для Ясны сладок, до слез мил и приятен. А стылый, хрустальный, временами туманный, воздух в горах был для нее горек, он пах одиночеством, отчаяньем, обреченностью.

Девушка вздрогнула – на ее плечи опустились руки и хриплый голос над ухом произнес:

– О чем задумалась?

– О том, что у меня даже в этом доме, который для меня чужой, ощущение родного тепла, – ответила Ясна, рассматривая отражение Амьера в окне.

Он наклонился и прижался губами к ее макушке.

– Перейдем, может, в спальню? Тебе помочь раздеться, – проговорил Амьер, в волосы Ясны, гладя ее плечи горячими ладонями, – или сама справишься с пуговками?

– Скажи, Амьер, – почему-то разозлилась Ясна, – я знаю, что в вашей Лаберии люди на положении рабов. Их можно безнаказанно убивать, насиловать. Ты насиловал женщин?

Амьер замер, поднял голову, затем проговорил, глядя на их отражения в окне: