Отравленная кровь

Мало в это верила, ну а вдруг? Может, выпить и третий стакан? Точно. Но попозже, а то два стакана и так много. Раздался звонок, Моника побежала открывать дверь, надеясь… но это была Галка.

— Заходи, — уныло пригласила сестру в дом, отступив.

Галина ворвалась, как буря в пустыне: налетела на кресло и сдвинула его. Потом, переобувшись в домашние тапки, рванула в гостиную, наступив на туфлю, едва не упала, высказала недовольство:

— Почему у тебя туфли не на месте? (Моника не успела ничего ответить, а сестра последовала дальше, как у себя дома.) Где Ярослав?

— Ушел, — сказала Мона, следуя за ней.

— Надолго?

— Думаю, да.

— Черт. Его не застать, когда он нужен.

— А что такое? — заинтересовалась Моника. — Я не подойду?

Ирина плюхнулась в кресло, смерив ее взглядом колючих глаз, свысока (да, свысока, но находясь намного ниже младшей сестренки) сказала:

— Ты? Нет, дорогая, не подойдешь.

— Ну, как хочешь.

«Вот противная страхолюдина, — подумала Моника, натянув улыбку. — Всю жизнь относилась ко мне как к чужой. И к Герке тоже. Что я… мы ей сделали?» А вслух дежурно предложила:

— Чай будешь?

— Кофе, — по-королевски бросила Галина.

Моника отправилась на кухню — таковы правила гостеприимства, эти дурацкие правила придумали наверняка такие, как Галка, чтобы их ублажали. Она мешала в турке напиток и шептала:

— Сколько вам сахарку, Галина Николаевна? Ах, не надо? Сахар вреден? Ну и пейте невкусный кофе, носитесь со своим здоровьем, а я ем всё подряд на зависть вам. Вот сейчас возьму кусок мяса и буду есть перед твоим носом… Ой, чуть не сбежал ваш кофе! Так… где мое мясо…

Поставив чашки и турку на поднос, а также хлеб и вареную говядину, нарезанную ломтиками, закусочные тарелочки, Мона все принесла в гостиную. Галина взяла чашку и поднесла ко рту, а младшая сестра схватила тост, на него намазала толстым слоем сливочное масло, затем лист салата уложила, сверху ломоть говядины и давай жевать, поглядывая на гостью.

— Передай Ярославу… — Все же вынуждена была сказать, за каким делом приперлась, Галочка, значит, припекает. — Нужно выяснить, есть ли у нашей… этой… как ее… которую прирезали в загородном доме, есть ли у нее родственники.

— Зачем тебе? — набитым ртом еле выговорила Мона.

— А за тем, дорогая, что если есть близкие родственники, наследство нашего папы перейдет после смерти папиной девки им.

— Ой! — обрадовалась Моника, подскочив. — Мороженое!

И убежала. Не успела Галина опомниться, сестричка вернулась с пластиковым ведерком мороженого, плошками и ложками. Забравшись в кресло с ногами, она стала накладывать в чашку кремовую массу, спросив гостью, не желает ли та… Сестра не желала, сахар — смерть, мясо — смерть, наверное, в ее понимании и жизнь — смерть. И с таким отношением к еде Галка ресторатор! Да что она понимает в еде? Моника ела с преувеличенным наслаждением, напомнив ей:

— Значит, родственники получат. И что дальше?

Галина не узнавала младшенькую сестру, в сущности, она всегда была глупенькой, инфантильной, без меры обидчивой.

— А должно все вернуться к нам, — отчеканила Галина, вдалбливая каждое слово, а то до младшенькой доходит как до жирафа.

— Но при чем здесь Ярослав?

— В вашей компании куча народу, есть отдел безопасности, пусть поищут родственников Майки, чтобы быть уверенными.

— Если найдут, что тогда?

— Мы уже подали в суд о признании завещания недействительным.

— Вы? С Левой?

— Наш адвокат написал иск от всех нас. Ну, а я его подгоняла, чтобы работал бездельник, а то лишь комплименты научился бросать, мы не за них платим. Если родных нет, отлично, но суд все равно состоится, пройдет без претендентов.

— Хорошо, я передам твою просьбу.

— И еще, Мона… — Галина поставила пустую чашку на блюдце. — На суде надо дать показания, что наш папа был перед смертью немножко не в себе. Это и так видно, жениться на молодой кобыле… неудивительно, что рано умер.

Моника оторвалась от мороженого и смотрела на сестру, будто впервые видит, впрочем, только сейчас заметила, что они абсолютно чужие. По духу чужие.

— Я не смогу соврать, что папа был сумасшедшим, — произнесла она, глядя прямо в лицо Галине. — Ты же этого хочешь?

— Ему уже все равно, его нет.

— А мне не все равно, это… это как-то подленько, на предательство похоже, — вдруг заявила инфантилка, которую всерьез никто не воспринимал.

Галина сложила ладони, переплела пальцы рук и прижала к груди, любуясь клинической идиоткой, ее же лечить надо, и заговорила как доктор:

— Милая моя… Кто тебе набил голову этим бредом? Неужели Ярик? Бедняжка, ты, может, забыла, что загородный дом строил наш отец? Как и квартиру, и машину, драгоценности нашей матери купил, она берегла их для нас, а папа отдал Майке. Или ты считаешь, нашего папу она полюбила большой и чистой любовью?

— Я ничего не считаю. — Но в интонациях глупышки появились нотки упрямства. — Просто не могу оболгать отца, которого уже нет.