Отравленная совесть

-- Да так оно и есть. Я говорю на языке природы, а вы на языке культуры. Вы толкуете о господстве долга, а я -- о господстве страсти. Вы стоите на исторической, условной точке зрения, а я -- на зоологической, абсолютной истине. Вам нравится, чтобы ваша личность исчезла в обществе, чтобы ваша частная воля покорялась воле общественной; я же измышляю всякие средства и напрягаю все свои силы, чтобы, наоборот, поставить свою волю выше общей.

-- Вот как! -- отозвался Синев из дальнего угла, откуда он, вместе с Людмилою Александровною и Сердецким, прислушивался к спору.

-- Вы что-то сказали?

Ревизанов вежливо обратился в его сторону. Синев подошел ближе:

-- Простите, пожалуйста, но вы мне напомнили... впрочем, неудобно рассказывать: не совсем ловкое сближение...

-- Не стесняйтесь! -- Ревизанов сделал бровью чуть уловимое движение надменного безразличия, которое взбесило Синева.

-- Я слышал, -- очень зло сказал Петр Дмитриевич, -- вашу фразу на допросе одного интеллигентного... убийцы. Мы философствовали немножко, и он, между прочим, тоже определял преступление, как попытку выделить свою личную волю из воли общей, поставить свое "я" выше общества.

Ревизанов одобрительно кивнул:

-- Да, в сознательном преступлении, несомненно, есть этот оттенок.

-- И преступление -- обычная дорога к вашему излюбленному царству страсти! -- горячо воскликнул Верховский.

Ревизанов равнодушно пожал плечами:

-- Бывает.

-- Хорошая дорога, скажете?

-- По крайней мере, хоть куда-нибудь приводит.

-- Да всякая дорога ведет куда-нибудь!

-- Ну нет. Перейти, например, с тропинки на проселок, а с проселка на большак -- еще не значит прийти куда-нибудь... Вы пришли -- когда вы на месте, куда шли; раньше вы только бродите.

-- Знаете ли, Андрей Яковлевич, -- перебил его Синев, -- ваша теория -- золотая для Жаков Лантье, Карамазовых...

Ревизанов опять, в знак согласия, склонил голову.

-- И Наполеонов, -- спокойно добавил он.

-- Ого! -- вырвалось у молчавшего до тех пор Сердецкого.

Все попримолкли.

-- Помилуйте! -- даже каким-то плачущим звуком возвысил голос Степан Ильич. -- Такая компания пожрет друг друга!

Ревизанов рассмеялся откровенным смехом мистификатора, которому надоело морочить свою публику:

-- Так что же? горе побежденным.

XI

Провожая Ревизанова до подъезда, Степан Ильич хвалился:

-- Теперь вы к нам зачастите. У нас уж дом такой: кто узнал к нам дорожку, наш будет.

Однако пророчество его не оправдалось. Правда, Ревизанов, на другой же день после обеда у Верховских, сделал визиты, т. е. забросил карточки и Людмиле Александровне, и Ратисовой, но заехал к обеим в такое раннее время, что -- видимое дело -- рассчитывал не быть принятым. А затем недели три о нем не было и помину.

Он объявился к Людмиле Александровне в одно "после завтрака", прямо с какого-то заседания, где, как сейчас же похвалился, одержал крупную победу. Победа была, должно быть, действительно очень крупная, потому что Ревизанов был заметно возбужден, и в синих глазах его еще не угасли огоньки, зажженные удовольствием борьбы и злорадством успеха. Он был и зол, и весел, и очень красив. Холеное лицо его разгорелось, ноздри вздувались...

-- Простите, что я приехал к вам немножко сумасшедший, -- воскликнул он, входя, -- но это было презанимательно... я спорил и увлекался, как мальчишка...

Людмила Александровна оставалась дома совершенно одна. Дети были в гимназиях, Степан Ильич -- в банке. Когда звякнул звонок, Верховской и в голову не пришло, что это Ревизанов, и она разрешила принимать... Увидав, какого гостя послала ей судьба для разговора t?te-a-t?te {Наедине (фр.).}, Людмила Александровна растерялась. Она сидела пред Ревизановым как в воду опущенная, упорно смотрела на ковер и почти не находила ему ответов. Ревизанов сидел недолго. Прощаясь, он, как бы в рассеянности, задержал руку Верховской в своей руке и посмотрел ей в глаза странным взором... Людмила Александровна почувствовала, что кровь бросилась ей в голову. Оставшись одна, она поспешила к зеркалу. Стекло показало ей лицо, сплошь залитое румянцем...

-- Какой нахал! -- шептала она, покрывая пудрою разгоревшиеся щеки.

Опять звякнул звонок. Людмила Александровна поспешила в гостиную навстречу новому гостю -- и широко открыла глаза от изумления и негодования: пред нею стоял только что уехавший и Бог весть зачем возвратившийся Ревизанов. Он не дал хозяйке высказать свое удивление.

-- Простите, Людмила Александровна, -- озабоченно и быстро заговорил он, -- я прихожу вторично надоедать вам... Но -- изволите ли видеть -- сейчас на улице я сообразил, что в другой раз вряд ли мне выпадет такой счастливый случай говорить с вами наедине, как сегодня. А поговорить нам решительно необходимо. Э! думаю -- была не была! пойду напролом...

-- О чем нам говорить? -- пробормотала смущенная Верховская. -- Я, право, не понимаю... Между нами нет ничего общего.

-- Вы позволите мне сесть? -- перебил Ревизанов.

-- Разве разговор будет длинный? -- возразила Людмила Александровна.