Отравленная совесть

-- Глядя по обстоятельствам, -- невозмутимо сказал Ревизанов. -- Нет ничего общего, -- начал он, -- вы правы, может быть; по крайней мере, правы за себя... Но ведь было же общее, Людмила Александровна, -- было! против этого вы спорить не станете... Нет, нет! не вставайте с места и не делайте жестов негодования: выгнать меня вы всегда успеете, -- так сперва выслушайте, а потом уже гоните... Ей-Богу, так будет лучше -- для вас же. Да -- когда будет надо -- я и сам уйду. Вы позволите мне курить?

-- Если вам непременно нужно какое-то дикое объяснение, -- гневно сказала Верховская, -- то, по крайней мере, нельзя ли поскорее к делу?

Ревизанов покачал головой.

-- Как вы спешите! какой резкий тон! -- заметил он с любезною улыбкою. -- Знаете ли, это даже нехорошо в отношении старого приятеля. Тем более, что приятель приходит к вам с самыми дружескими чувствами, полный искреннейшего расположения и раскаяния.

Людмила Александровна презрительно усмехнулась:

-- К чему слова? Мы старые приятели? Ваше расположение? ваше раскаяние? Смешно слушать!

-- Почему же? -- спросил Ревизанов, сделав удивленные глаза.

-- Да помилуйте! Ведь это же курьез: повинная человека в грехе восемнадцатилетней давности! Уж очень вы опоздали, Андрей Яковлевич. Вам следовало затеять этот разговор по крайней мере лет пятнадцать назад. Тогда было другое дело: я могла поверить вашему раскаянию и обрадоваться ему. Могла не поверить и проклинать вас за новое коварство, за новую ложь. Теперь же... да это оперетка! это пародия! Неужели вы не понимаете, что теперь странно было бы даже взять труд задуматься над вашим нежданным объяснением?

-- Это -- презрение? -- спросил Ревизанов, слегка меняясь в лице.

-- Нет... просто действие давности.

-- Есть, Людмила Александровна, слова и дела, не знающие давности, -- значительно возразил Ревизанов.

Верховская взглянула ему прямо в глаза:

-- Вот что я вам скажу, Андрей Яковлевич. Если вы в самом деле затеяли этот разговор под вдохновением какого-то раскаяния и нуждаетесь в моем прощении, то -- будьте спокойны: вы его давно имеете. Я забыла о вас и вашем дурном поступке со мною. Вы мне чужой, как будто я вас никогда и не встречала. Людмила Рахманова, которую вы когда-то знали и оскорбили, умерла. Людмила Верховская судит ее, как судила бы любую из своих знакомых девочек, случись с ней такое же несчастье. Мне жаль ее, но нет до нее дела.

-- Очень приятно слышать, -- улыбнулся Ревизанов, -- это дает мне надежду...

Людмила Александровна прервала его голосом, дрожащим от волнения:

-- Но если мне не надо вашего раскаяния, это, конечно, еще не значит, что я не презираю вас. Мое общество -- не для людей, запятнанных подлостью. А с Людмилой Рахмановой вы поступили подло!

Она умолкла. Ревизанов был покоен.

-- Ваша гневная речь, -- начал он, -- меня не удивляет: я ждал ее. Но, признаюсь, она звучит немного странно после панегирика благодетельному действию времени: настолько странно, что я даже не особенно убедился в целительной силе давности, которую вы так одобряете... Позволите вам предложить один вопрос -- конечно, совершенно теоретический?..

В игривом тоне речи Ревизанова, в его учтивой полуулыбке, в почтительном, но самоуверенном взоре, в изысканно-вежливой позе Верховская прочла, под красиво разыгрываемою ролью, серьезную угрозу.

-- Раз я допустила этот ненужный и неосторожный разговор, вы вольны спрашивать, что вам угодно.

-- Благодарю вас. Итак, у нас имеется praesumptio {Предположение (лат.).}: Людмила Верховская и Людмила Рахманова -- два разных лица. Людмиле Верховской до похождений Людмилы Рахмановой и пятнышек на жизни этой милой девочки -- нет никакого дела. Хорошо-с. Теперь ответьте мне по чистой совести: если бы кто-нибудь взял да рассказал всему свету историю любви Людмилы Рахмановой и Андрея Ревизанова, как отнесется к этому Людмила Верховская?

-- Что это? шантаж?

Людмила Александровна смело взглянула в лицо Ревизанову. Он более не улыбался: щеки его были бледны, взор сверкал сталью.

-- Шантаж, -- угрюмо произнес он, -- обидное слово... но пусть будет даже шантаж! Зовите, как хотите, я не боюсь слов. Ах, Людмила Александровна, пустые речи говорили вы мне о давности, о лечении старых ран благодетельным временем. Полно вам притворяться! Прошлое -- власть, и горе тому, кто чувствует ее над собою, чье прошлое -- тайная угроза, да еще и в чужих руках.

-- Вы хотите показать мне свою власть надо мною?

-- Я не говорил пока ничего подобного.

-- Слишком ясно и без слов!

-- Хорошо, допустим.

-- Я не верю в вашу силу.

-- Не обманывайте себя: верите!

-- Нет и нет. Что можете вы сделать мне? Рассказать наш забытый роман свету? -- кто же вам поверит? Да если и поверят, кто придаст значение такой старой истории? Вы даже не испортите мне моего семейного счастья; мой муж слепо верит в меня.