Отравленная совесть

-- Позвольте!.. Далее: недавно я сыграл на понижение черепановских акций и в неделю заработал, -- если только подходит сюда такое слово, -- пятьсот тысяч рублей; но в результате этой операции опять десятки семейств должны были пойти по миру и, конечно, пошли. Не идиот же я, чтобы не предвидеть трагического конца, когда начинал Блюмову кампанию, когда ввязался в черепановскую игру, -- однако и в игру ввязался и кампанию начал... На вашем юридическом языке это, кажется, называется -- "по предварительно обдуманному намерению"? Так, что ли?

Он смотрел на следователя с горькою и холодною насмешкою.

-- Ну, что же... конечно... -- бормотал сбитый с толку Петр Дмитриевич, не зная, что отвечать. -- Но это уже -- в области морали, вне нашей компетенции... а так -- по общежитию то есть и юридическому смыслу -- вы действовали в пределах своего права.

Ревизанов строго возразил:

-- Если вы считаете меня вправе убить сотню человек крахом банка, почему мне не убить одного человека ударом ножа или известною дозою мышьяку?

Синев махнул рукою:

-- Отвечу вам любимыми словами милейшего Степана Ильича Верховского: "Софизмы, батюшка, старые софизмы!" -- да еще с прескверным ароматом вдобавок: Сибирью пахнут.

Ревизанов возразил отрицательным движением руки, полным самоуверенного сознания своей силы:

-- "Что Сибирь! далеко Сибирь!" Шпекин и не подозревал, голубчик, какую гениальную фразу он сказал. Сибирь -- учреждение для дураков и нищих. Ну, вообразите-ка, для примера, преступником меня, вашего покорнейшего слугу? Неужели я буду так глуп -- дамся вам отправить меня в Сибирь?

-- Вот тебе на! отчего же нет?

-- Оттого, что между мною и Сибирью, -- принимая Сибирь как общий образ уголовного наказания, -- всегда останутся три барьера: ловкость, смелость и богатство.

-- Деньгами от уголовщины не отвертитесь!

-- Будто?

-- Замять уголовное дело? да ни за сто тысяч!

-- За иные дела платят и больше, -- подразнивал Андрей Яковлевич.

-- Порядочному человеку это безразлично.

-- Порядочному... -- протянул Ревизанов. -- А вы имели когда-нибудь в своем распоряжении сто тысяч?

-- Конечно нет.

-- Хорошая сумма. Круглая.

-- Какая бы ни была!

Ревизанов мелодраматически склонил пред ним свою голову:

-- Вы бескорыстны. Это делает вам честь!

-- Подкуп! -- размышлял Петр Дмитриевич. -- Ну хорошо: сегодня вы откупитесь, завтра, послезавтра... но не монетный же вы двор, чтобы постоянно выбрасывать из кармана по сто тысяч...

-- Да ведь и не каторга же я воплощенная, чтобы постоянно нуждаться в подкупе.

Прощаясь с Синевым, Ревизанов звал его на завтра обедать.

-- Не могу, Андрей Яковлевич, простите. Завтра воскресенье: я искони абонирован Верховскими.

-- Ага! тогда в понедельник. Кланяйтесь Верховским.

-- Верховскому solo, -- поправил Синев. -- Людмила Александровна уехала.

-- Да? -- удивился Ревизанов, глядя в сторону. -- Куда это она?

-- В деревню, к тетке... помните Алимову, Елену Львовну?

-- Еще бы! Почтенная старушка. Когда же?..

-- Сегодня рано утром. Я провожал. Она вчера сразу надумала и собралась поехать.

-- Елена Львовна! -- меланхолически произнес Ревизанов. -- Сколько лет я ее не видал!.. друзьями были... Скажите: давно она стала помещицею? Я что-то не помню, чтобы у нее было именье...

-- Помилуйте! Родовое, чудное именье в Рязанской губернии.

-- А! там земли вздорожали с тех пор, как прошла железная дорога. Я приценялся в прошлом году: приступа нет.

-- В таком случае, именье Елены Львовны -- Эльдорадо. Ее земля в двух верстах от Осиновки. Знаете -- большой буфет?

-- Как же, езжал...

"Лекок тоже! -- рассмеялся Ревизанов, проводив Петра Дмитриевича. -- Хочет читать в сердцах, а из самого качай вести, как воду из колодца... Итак -- уехала! Гм... признаюсь, это довольно неожиданно... Придет или не придет? Что означает этот отъезд? Бегство или лишь, так сказать, антисемейный маневр?"

Он взял с этажерки красный томик Фрума. "Рязанская дорога... Осиновка... так, так... Ха-ха-ха! а встречный-то поезд в Малиновых зорях? Я и забыл!"...

XVIII

Ревизанов ждал. Стол был накрыт на двоих, сверкал серебром и хрусталем, благоухал цветами и дорогими фруктами. Слугу, который сервировал стол, Андрей Яковлевич давно отослал с наказом:

-- Иоган, я жду даму. Предупредите швейцара; не надо, чтобы ее видели; пусть проведет как-нибудь поосторожнее. Завтра вы разбудите меня в одиннадцать. Если разбудите позже, прибью; если разбудите раньше, убью! Впрочем, вы знаете мои привычки: не впервой... вас учить нечего.

Андрей Яковлевич не стыдился сознаться, наедине с самим собою, что он волнуется.